место, и таким образом может повторяться много раз. Один
больной в продолжение 10-минутного сеанса электричества раз 5
повторял мне, как он всегда боялся электричества и, когда был
гимназистом, бегал из физического кабинета. Каждый раз он говорил это
мне, как будто говорил что-нибудь новое, и все в одной и той же
стереотипной фразе. Я так уже и знал: как только я прикасался
электродом к его коже, сейчас начнется: «Ох, уж это
электричество, я его всегда боялся», и т. д. Вообще такого рода больные
повторяют постоянно одни и те же вопросы, одни и те же фразы:
большею частью бывает так, что какая-нибудь вещь, вызвавши известное
замечание больного, уже долго будет вызывать все это же
замечание, как только попадется на глаза больному; живущие с такими
больными знают, что совершенно одни и те же замечания при
каждом событии они могут повторять без конца, совершенно не помня,
что они когда-нибудь это говорили.
Вследствие этого, конечно, если долго говорить с больным, то
поражавшая с первого раза его находчивость, остроумие окажутся
очень небольшими: 1) окажется, что для своих рассуждений
больной пользуется исключительно старым, давно накопленным
материалом; впечатления же нового времени почти не входят в состав
его мышления; 2) и из старого-то у больного возникают по
преимуществу рутинные комбинации, давно заученные фразы; 3) круг
идей, среди которых вращается мышление больного, делается
крайне узок, и в этих узких рамках большею частью совершаются все
однообразные комбинации.
Такие больные очень монотонны, мышление их большею частью
вызывается не внутренней потребностью, а внешними
впечатлениями; начнут с ним говорить — он начинает говорить, увидит
вещь — сделает свое замечание, но сам ничем не интересуется. Из
данной посылки, впрочем, больные могут делать верные
умозаключения, чем и объясняется довольно искусная игра в шашки и
карты, когда на столе положение шашек и записи дают возможность
больному сразу определить свое положение в данную минуту, не
прибегая к воспоминаниям. Но для этих правильных
умозаключений всегда нужны впечатления, действующие именно в настоящую
минуту, которые и дают базис мыслям. Без этого мыслей почти нет,
или если они и есть, то крайне смутны и неясны, и больной о них
и не говорит. Поэтому пока с больным не разговаривают, он или
молчит, или напевает какой-нибудь один стих или молитву, время
от времени призывая к себе окружающих, чтобы дать закурить или
дать поесть. Эта слабость продуктивности мысли заметна и тогда,
когда под влиянием внешнего стимула заставишь мышление
работать: больные, как мы сказали, охотно рассказывают, но при этом
никогда не заметно, чтобы больной увлекся, чтобы одна мысль
влекла у него целый ряд новых мыслей, представление новых
планов или он стал бы делать выводы из того, что он сказал, как это
бывает у здоровых людей. У этих больных все одни и те же, как
бы заученные, комбинации, и жизненности, вдохновения нет и
следа. Интересов решительно никаких нет, кроме интересов физиче-
196
ских — поесть, попить, поспать, покурить. Да и в этом отношении
интенсивность желаний, по-видимому, резко уменьшена: больные
хотя часто повторяют: «Вот теперь бы закусить что-нибудь», но это
так вяло, так ненастойчиво, что производят впечатление, что этим
словам не соответствует очень сильное желание.
К своему положению больные относятся большею частью
поверхностно, хладнокровно. Многие из них понимают, что у них
памяти нет, но не придают этому серьезного значения.
Удивившись, например, что он позабыл, что только что со мной виделся,
больной говорит, что, впрочем, всегда у него память была не
особенно хороша, и больше об этом не думает. Мучительного
процесса неудающегося воспоминания, которое бывает у здоровых людей,
у них обыкновенно не существует. У двух больных я, впрочем,
видел определенное сознание, что память их очень шатка; поэтому
один из них, когда ему скажут, что у него был тот или другой из
гостей, спрашивал тревожно: «Не сказал ли я гостю чего-нибудь
неприятного, не обидел ли кого, не сказал ли глупости?» Такого
рода больные во время разговора довольно старательно наблюдают,
чтобы по возможности не впасть в ошибку, не высказать своего
беспамятства; поэтому они стараются говорить о вещах
неопределенно, в общих чертах, избегая случаев высказываться определенно
относительно подробностей. Нужно еще заметить, что иногда у
таких больных под влиянием волнения от присутствия какого-нибудь
лица, перед которым больному не хочется высказать своего
недостатка, действительно память как будто изощряется; больные как
будто больше помнят и не впадают в такие ошибки, в какие они
впадают, оставшись с людьми, к которым привыкли. Впрочем, это
удается больным сравнительно не на долгое время — скоро
напряжение их утомляет и они приходят в обычное свое состояние.
Стараясь по возможности точнее определить, что именно
утрачивается из памяти этих больных, мы могли, как уже сказали,
заметить, что позабывается все недавнее; то, что было до болезни,
помнится, а те впечатления, которые действовали на больного со
времени начала болезни или немного ранее начала, исчезают из
сознания. У большинства больных воспоминания оканчиваются за
месяц или за 2 нед до начала заболевания. Так, в приводимом
ниже наблюдении 2 больной не мог вспомнить, что та повесть,
которую он начал писать, уже частью напечатана, хотя он ее видел
напечатанною за 3 нед до своего заболевания; другой больной
(наблюдение 1) не помнил того сильного аффекта, который вызвала
его болезнь, хотя помнил хорошо все то, что было ранее 2 нед от
начала болезни. Так бывает в большинстве случаев.
Итак, в типичных случаях утрачиваются из памяти
впечатления, полученные в течение болезни и недели за 2, за 3 до начала
болезни. В большинстве случаев в известный период болезни
такая утрата памяти касается всех родов восприятий как из органов
чувств, так и внутренних процессов мышления. Но, разбирая
подробнее некоторые случаи, можно вывести интересные заключения.
Прежде всего поражает то, что хотя больной нисколько не созна-
197
