время он совершенно позабывал, что этот рассказ он повторяет
10 раз кряду в течение одного часа. Другой больной отлично
пересказывал свои литературные работы, которые были до болезни, а о
той повести, которую он писал перед самым заболеванием, имел
очень смутное понятие: начало ее помнил, а какой конец повести
должен был быть — решительно не мог представить. Третий
больной, превосходный знаток хирургической анатомии, с
педантической точностью описывал расположение сосудов той или другой
части тела и в то же время решительно ничего не помнил из того,
что делается во время его болезни. Больные обыкновенно уверяют,
что относительно прежнего они решительно все помнят, и
действительно, заставить их вспомнить можно почти все, что доступно
памяти среднего человека. Иногда, впрочем, заметно, что и с этой
стороны память их несколько ленива: вспомнить они
действительно все могут, но большею частью нужно их о подробностях
расспрашивать, руководить их вниманием, иначе они и о давно
прошедшем будут говорить не ясно, избегая подробностей. Зато те
вещи, которые в здоровом состоянии больным очень часто
повторялись, например, некоторые поговорки, заученные фразы, теперь
повторяются постоянно в одной и той же стереотипной форме: тот
больной, который хорошо изучил хирургическую анатомию,
каждый раз давал ответы из этой области в совершенно одинаковой,
стереотипной форме; описания путешествий, которые делал другой
больной, были совершенно в одних и тех же выражениях (нужно
заметить, что больной и в здоровом состоянии любил рассказывать
о своих путешествиях, и рассказы его во время болезни были
повторением прежних рассказов).
Наряду с этим видимым сохранением памяти давно
прошедшего, чрезвычайно резко бросается в глаза отсутствие памяти
недавнего: часто больной не только не помнит, сколько времени он
болел, но даже иногда не помнит, что он настолько болен, что и
встать не может. От одного больного приходилось слышать почти
постоянно следующее: «Я залежался сегодня, сейчас встану —
только вот сию минуту ноги как-то свело — как только они
разойдутся, я и встану». У него была длительная контрактура в коленях,
но он, не помня о ее существовании, считал, что это только дело
данной минуты. Этот же больной категорически утверждал, что у
него никаких болей в ногах нет, а между тем у него были очень
сильные стреляющие боли: когда стрельнет, он закричит, а потом
сейчас же на вопрос ответит, что у него решительно никаких
болей нет. Краткость времени, в продолжение которого впечатления
уже сглаживаются, поразительна: этот же больной, читая газету,
мог десять раз подряд прочесть одну и ту же строчку как нечто
совершенно новое; бывало так, что случайно глаза его остановятся
на чем-нибудь интересном, пикантном, и он эту строчку прочтет
вслух своей матери и рассмеется; но в это время он, конечно, на
несколько секунд оторвет глаза от того места, которое он читал, а
потом, когда глаза его опять нападут на это место, хотя бы сейчас
же, он опять с теми же словами: «Послушай, мама» — читает это
13*
195
место, и таким образом может повторяться много раз. Один
больной в продолжение 10-минутного сеанса электричества раз 5
повторял мне, как он всегда боялся электричества и, когда был
гимназистом, бегал из физического кабинета. Каждый раз он говорил это
мне, как будто говорил что-нибудь новое, и все в одной и той же
стереотипной фразе. Я так уже и знал: как только я прикасался
электродом к его коже, сейчас начнется: «Ох, уж это
электричество, я его всегда боялся», и т. д. Вообще такого рода больные
повторяют постоянно одни и те же вопросы, одни и те же фразы:
большею частью бывает так, что какая-нибудь вещь, вызвавши известное
замечание больного, уже долго будет вызывать все это же
замечание, как только попадется на глаза больному; живущие с такими
больными знают, что совершенно одни и те же замечания при
каждом событии они могут повторять без конца, совершенно не помня,
что они когда-нибудь это говорили.
Вследствие этого, конечно, если долго говорить с больным, то
поражавшая с первого раза его находчивость, остроумие окажутся
очень небольшими: 1) окажется, что для своих рассуждений
больной пользуется исключительно старым, давно накопленным
материалом; впечатления же нового времени почти не входят в состав
его мышления; 2) и из старого-то у больного возникают по
преимуществу рутинные комбинации, давно заученные фразы; 3) круг
идей, среди которых вращается мышление больного, делается
крайне узок, и в этих узких рамках большею частью совершаются все
однообразные комбинации.
Такие больные очень монотонны, мышление их большею частью
вызывается не внутренней потребностью, а внешними
впечатлениями; начнут с ним говорить — он начинает говорить, увидит
вещь — сделает свое замечание, но сам ничем не интересуется. Из
данной посылки, впрочем, больные могут делать верные
умозаключения, чем и объясняется довольно искусная игра в шашки и
карты, когда на столе положение шашек и записи дают возможность
больному сразу определить свое положение в данную минуту, не
прибегая к воспоминаниям. Но для этих правильных
умозаключений всегда нужны впечатления, действующие именно в настоящую
минуту, которые и дают базис мыслям. Без этого мыслей почти нет,
или если они и есть, то крайне смутны и неясны, и больной о них
и не говорит. Поэтому пока с больным не разговаривают, он или
молчит, или напевает какой-нибудь один стих или молитву, время
от времени призывая к себе окружающих, чтобы дать закурить или
дать поесть. Эта слабость продуктивности мысли заметна и тогда,
когда под влиянием внешнего стимула заставишь мышление
работать: больные, как мы сказали, охотно рассказывают, но при этом
никогда не заметно, чтобы больной увлекся, чтобы одна мысль
влекла у него целый ряд новых мыслей, представление новых
планов или он стал бы делать выводы из того, что он сказал, как это
бывает у здоровых людей. У этих больных все одни и те же, как
бы заученные, комбинации, и жизненности, вдохновения нет и
следа. Интересов решительно никаких нет, кроме интересов физиче-
196
