- 1009 —
и часто жертвы, что в конце концов развивалась страшная, изумительная дегенерация народа, в особенности крестьян.
Первоначальные ликования и взаимные поздравления корчмарей, и феодалов по поводу блестящих барышей, приносимых корчмами, превратилось в безпокойство, так как рабочая сила разоренных, истощенных крестьян упала на очень низкую степень и могло привести к упадку хозяйства самих владельцев вотчин и винокуренных заводов. Дворяне сообразили, что так дальше идти не может и их ландтах, в 1836 году, запретил крестьянам обмен хлебов против водки.
В Прибалтийском крае хлеба было всегда достаточно, но винокурение, несоответствовавшее экономическому богатству народа и опиравшееся на искусственное распространение в народе водки, привлекало к себе огромное количество хлеба, а народ жил впроголодь. Весь хлеб шел на пищу и питье.
Сведение о житье-бытье крестьян времен тридцатых и сороковых годов, их невыносимом положении и о причинах, почему они предавались пьянству, мы черпаем из записок очевидца, православного латыша, Иидрика Страумита (напечатанных в „Окраинах России14., Юрия Самарина, выпуск 11). „В хлебе, мука постепенно вытеснялась мякиной. Стали питаться одной Истрой из негодной ржаной и ячменной муки или крупы с приправой: зимой ложки мерзких ирогорькших сывороток, летом: с подливкой козьяго молока, и то же не без сывороток. Привыкли люди к кислой еде. Да впрочем, это была не еда, а питье, на вкус очень похожая на ту жижу, которую выливает на двор русский мужик, когда выполаскиваетъ'квасную кадку.
Такова была наша незабвенная нутра, которая приобрела такую громкую славу и нам, латышам, пошла в придачу к фамилии.
А неугодно ли еще отведать нашей насущной похлебки. Хоть один пальчик обмокните в эти выполоски и лизните языком: не бойтесь, она же без соли. Вам противно. А как же работники, отправляясь на барщину с одним сухим хлебом, завидовали хлебу работников. Взгляните, кстати, и на хлеб наш. Право, это хлеб, не обман. Конечно, на вид и на вкус он походил не столько на хлеб, сколько на торфяную кочку. Так и хрустел на зубах, я ел его, хотя и недосыта, — не давали, вот беда. Зимой все говорили: пусть остается хлеб на сенокосную пору; а летом была своя оговорка. А как любили мы этот хлеб, как дорожили им. Бывало, если хоть крошка упадет на землю, то непременно отыщешь, дунешь и съешь. Если грудной ребенок в капризах и бросит корку хлеба, то это и ему никогда не прощалось. Итак, хлеба у нас не было, а водкой хоть пару поддавай. Водка ь то время и даже до недавняго времени стоила в Лифляндии: на мызах, когда брали целую бочку—5 коп. сервбр. штофка, когда V2 бочки и 7* бочки—7Ѵ2 коп. серебром, а в корчмахъ—15 коп. серебром. Расчитайте сами, мои добрые читатели, сколько штофов водки
— 1010 —
можно выгнать из пуда муки. И дайте сами себе ответ на вопрос: был ли и мог ли быть голод в этом крае, в этом пресловутом раю в сороковых годах. Водка гналась в таком же количестве и прежде; хлеба извозилось столько же, столько же откармливалось брогой быков и свиней; по той же цене продавалась водка, столько же отправлялось хлеба в Ригу, а был голод. Хлеб стоил почти тогда два рубля серебром пуд. Неужели из фунта ржаной муки можно выгнать штоф 65 градусов. Отправка водки почти всегда выпадала, познаю почему, во время крестьянских посевов, покусов или уборки хлеба, а чаще всего весной, во время пасхи и разлива реки, в самое безхлебье, когда лошаденки смотрели пугалами. На все это господа арендаторы, управляющие не смотрели. Им что за дело, что у мужика нет хлеба, а у лошадей уши в горизонтальном положении. Они радели об общей пользе и удовольствии, ставили жирную и дешевую водку. Она хороша была тем, что не нужно было далеко за нею идти; она сама стерегла и ловила латыша на всех перекрестках и, так сказать, навязывалась ему, ири том не одна, а со всем своим скарбом, со всеми своими неразлучными спутниками: ленью, воровством, развратом.
Правда, мы одурели от пьянства, но чтобы вам подумать и
о причине. Вникните же, наконец, в наше положение, взгляните хоть на хлеб наш, — к концу недели его не проглотишь не смочив горла. Посмотрите, где живут работники, восходящие с барионами, где они должны ночевать. В корчмах или такой лачуге у самой корчмы, где только волков морозят. С ранняго утра до поздней ночи они на нолях, или в лесу на морозе; выходя из этого волчьяго гнезда, рано утром, не смеют затопить печи и оставить за собой огня, иначе и в Сибири место не найти.
Вернулись вечерком: прозябли, продрогли, согреться надо, а негде; затопят печь, что то в роде пещеры; избенка от полу до потолка наполнится дымом, нельзя дышать, куда же идти. В корчму. Она всегда к услугам, всегда близка, тепла, освещена лучиной и тянет к себе неотразимым соблазном дешевой водки. Вы бы, господа пастыри, чем нас поносить, поговорили бы об этом с помещиками. Корчма, да разве вы забыли что мы должны, волей неволей, непременно спешить туда за ИО верст и более каждый воскресный и праздничный день. Не там ли объясняется нам наряд на работу. Не вы ли сами обираете в корчмы наших детей для ирослушания (экзамен). Не в корчмах ли вы записываете их к причастию. Не корчмы за нами гонятся, а вы, вы нас и наших детей туда зогоняете. Везде корчмы, куда ни посмотришь: в деревне, в ноле и даже в лесу. В самые храмы. Божий лезут корчмы и уж успело сложиться поверие, что кирки нельзя поставить, не построив прежде рядом корчмы. Вы развращаете. Посмотрите: пьяны все, оть седого старика, до грудного младенца, и тот пьян. Мать его напоила, подлив водки в пиво и молоко, которые взяли с