— 391 —
или 34,33 процента к валовому доходу (235.213,000 руб. без акциза) или на одно ведро прибылью вина 1 руб. 15 коп. (всего 69.234,800 ведер в монопольных губерниях), что составит на градус почти 3 к., т. е. такую сумму, которая, как справедливо замечает профессор Мигулин, ни в каком случае не может считаться нормальной прибылью коммерческого предприятия, а просто представляет новое, весьма сильное повышение налога, каковое принесло бы одинаковый результат (если не лучший) и при отсутствии монополии, при старой системе. Населению пришлось в
1903 г. уплатить за спиртовые напитки 576 милл. p., в 1904 г.— 573 милл. p., тогда как еще в 1895 г. эта сумма едва ли составляла более 350 милл. руб., а на то же количество напитков, которое было потреблено в 1903—1904 гг. она не дошла бы до 400 милл. руб., остальную сумму (до 175 милл. руб.) приходится платить, как увеличенный налог и за дороговизну казенного ведения дела. Эта дороговизна стоит ежегодно не менее 80—90 миллионов рублей.
За отчислением из валового дохода на акциз, чистый доход казны от монополии колеблется между 50—80 милл. руб. в год.
Спрашивается—стоило ли городить такую систему спаивания народа, чтобы получить и то ие всегда этот проблематичный доход.
Если же принять во внимание, что переплаты потребителей пошли на покрытие расходов по организации винно-монопольного дела и не будь дополнительного налога (надбавка 40 к. на акциз по закону 6-го августа 1900 г. с 10 коп. на 11 за градус), то казенное хозяйничанье дало бы солидный дефицита до ИО милл. руб.
Итак, винная монополия явилась бездоходной статьею для государственного казначейства, и если бы она имела серьезное общественное значение, то, конечно, можно было бы мириться с ея (бездоходностью и не предъявлять обвинения, что на создание новой отрасли сложного казенно-бюрократического хозяйства потребовалась и масса народных средств и сил.
К сожалению, винная монополия скорее явилась отрицательным фактором в деле оздоровления народных нравов, а потому необходимо признать, что она отвлекла народные рессурсы от более производительного назначения. Податное бремя она увеличила и в результате создала новый вид сложного и громоздкого бюрократического механизма, пожирающого огромные средства, доставляемые потребителями вина.
Финансовые результаты монополии показали нам, что и с этой стороны она не оправдала надежд. Винное дело, весьма прибыльное в руках частных лиц, оказалось бездоходным предприятием в руках казенного управления, несмотря на то, что цена на вино была назначена казной и выше цен, существовших до монополии. Казне пришлось нести огромные расходы по выделке и продаже нитей и в результате иредпринимательная прибыль свелась к нулю, если не считать доходом государственных казначейств те суммы, которые отняло финансовое ведомство
— 392 —
от общественных учреждений, вследствие лишения их прав выдачи разрешений на открытие питейной торговли.
Монополия неблогоприятно отразилась на экономической жизни народа. Реформа лишила крестьянския общества и учреждения местного управления права пользования доходами с питейных заведений и усилцда тем податную тягость населения и понизила уровень народного просвещения.
Доход этот по вычислениям Норова и ироф. Ходского определяется от 12 до 15 милл. руб. Таким образом крестьянския общества лишились 15 милл. ежегодного дохода, который расходовался на уплату недоимок, казенных и земских, на разные общественные нужды и, главным образом, на народное образование: на постройку, ремонт и содержание школ. О возврате этих кабацких денег тщетно ходатайствовали многия земства, доказывая, как неблогоприятно отразилось отсутствие их на народной жизни. По самому скромному подсчету убытки сельских обществ за время действия монополии можно принять в 100 милл. рублей. Вполне сочувствуем вопросу г. Норова (стр. 112, часть И): сколько можно было бы построить на эти деньги школ и больницъ?
„Отмечая полное игнорирование частных интересов при введении винной монополии, говорит далее г. Ходский, в коренных русских губерниях, мы не хотим этим сказать, что казна должна была щедро вознаградить всех кабатчиков, трактирщиков и т. п., которым пришлось совершенно неожиданно для них ликвидировать свои предприятия, вследствие новых условий продажи питей. Но для нас непонятно, почему упразднение нрава остзейского помещика на сдачу корчмы в аренду заслуживает вознаграждения, а принудительное закрытие большого числа частных питейных заведений и полное обезценение движимого имущества, специально приспособленного к данному промыслу, если даже оставить в стороне самый доход от ведения промысла, не должно служить основанием для претензий на соответствующее вознаграждение. Ведь правительство не может же становиться здесь на ту точку зрения, что помещики—люди более почтенные но своему социальному положению, чем те, кто стоит непосредственно у питейного торгового промысла. Частная торговля вином, по крайней мере в тех случаях, когда ея представители не прибегали к злоупотреблениям, запрещенным законом, нисколько не менее „почтенное“ занятие, чем продажа нитей правительственными агентами
„Сосредоточение винного дела по всему государству в однех руках, естественно, придало винному промыслу грандиозно-капи-талистическую форму. Так как заказы на различные предметы для винной операции обыкновенно делаются центральным управлением для всего монопольного района, то получили возможность принимать их лишь самые крупные предприятия с наиболее низкими издержками производства. Все казенные постройки, всякого рода подряды и поставки, даже в пределах одного акцизного управления, могли быть исполнены только лицами с солидным