— 474 —
напитков здесь является традиционным; выставление непременно водки по праздникам, при свадьбах и проч. не освящено обычаем: обычай допускает широкую замену водки соответственным количеством домашних напитковъ». •
Таким образом, по официальным данным мы не можем судить о размерах действительного потребления алко-голя. При меньшей доступности водки народные массы прибегают к удовлетворению своей алкогольной жажды при помощи спиртных напитков домашняго изготовления. Кроме того, виноторговцы распространяют в населении различные суррогаты водки quasi - виноградные вина, одеколон, кин-дер-бальзам, гофманския капли.
Блогодаря указанным обстоятельствам, население монопольных районов имело возможность еще больше усиливать потребление спиртных напитков, и трудно учесть, насколько в народных массах за последние годы увеличилась приверженность к алкоголю.
Но допустим, что потребление усилилось вследствие того, что министерство финансов не ставило себе задачи сокращения потребления. Но изменились ли самые формы пьянства, действительно ли достигнута основная цель заменить безобразное порывистое потребление умеренным регулярно-постояннымъ? Исчезли ли вместе с уничтожением дореформенного кабака те уродливые сцены народного разгула, которые действуют растлевающим образом на душу населения. Пусть ответом на этот вопрос послужат факты.
Д. Н. Бородин, много потрудившийся над выяснением отрицательных сторон винной монополии, приводит ряд писем из разных концов России, относительно форм, б которых выливается при действии винной монополии злоупотребление спиртными напитками. «Я уже лет 20,—пишет один корреспондент из Киевской губернии,—живу в соседстве с кабаками прежняго типа и могу поэтому сравнить дореформенный кабак с нынешней винной лавкой. Всякий знает, что такое кабак, какое это было ужасное социальное зло; но этот вертеп, это собрание пьяниц имело одно важное. преимущество пред чопорной винной лавкой: эта сума
— 475 —
сшедшая палата несчастных алкоголиков, их безумные выходки и пьяные оргии были все-таки скрыты от взоров посторонней публики, и потому не могли так оскорблять ея нравственного чувства, как оскорбляют теперь, когда кабак пфренесень на улицу. Вся улица здесь, особенно под праздники и в праздники, бывает запружена рабочими, торговцами и тому подобным людом, то и дело выносящим из лавки бутылки с живительной влогой, тут же распиваемой. Через несколько часов вся улица уже пьяна и представляет из себя вертеп беснующихся на все лады, ни дать—ни взять, настоящая картина сумасшедшого дома: здесь и песни, и крики, и стоны, и смех, и слезы с проклятиями,—все слилось в общий гул, среди которого как-то особенно выделяются самые непристойные слова. К ночи то там, то сям, под заборами лежат уже замертво пьяные, нередко избитые и окровавленные, а иногда и ограбленные, если судить по вывороченным карманам — несчастные жертвы алкоголизма. Пройти здесь противно не только женщине, но и нашего брата мужчину коробит от этого открытого, как бы на показ выставленного человеческого безумия. Особенно тяжело видеть здесь присутствие детей, из любопытства собирающихся «полюбоваться» даровым представлением беснующихся алкоголиков. Можно себе представить, чему тут дети могут научиться!» «Вывод тот,—заканчивает корреспондент свои интересные наблюдения,—что реформа при настоящих условиях не только не уменьшила у нас пьянства, но сделала его еще более отвратительным и опасным, перенеся внутреннюю жизнь старого кабака на улицу, в публичное место^ где кабацкая атмосфера имеет более широкое, а потому более развращающее воздействие на общество; особенно страшно при этом делается за детей».
Другой корреспондент из г. Троицка, Оренбургской губернии, описывает почти в тех же мрачных красках уличное пьянство. «Крестьяне и казаки едут, покончив свой торг на базаре, к излюбленной «Казенной лавке». Отворились заветные двери. Продавщица питей с помощницей еле успевают продавать четверти, бутылки, сотки и «шкалики».