— 183 —
шевых цен хлеба. Такая же низкая степень преступности отмечается для 1889 года, когда и цены на хлеб стояли очень низкия. Но в 1891 и 1892 гг., когда голод охватил значительную часть России, хлеба не хватало, и преступность обнаружила значительный подъем. На высоком уровне держалась преступность и в 1893 и 1894 годах при дешевых хлебных ценах. Такое несоответствие нашло уже себе объяснение в трудах Колаяни, подметившого продолжительное влияние неурожаев и экономических кризисов вообще на преступность. Такие годы общественных потрясений ведут к ослаблению морального чувства и к потере привычки к труду. «Кроме этого объяснения,—говорит М. Н. Гернет,— возможно другое, и оно представляется нам более правильным. Такие страшные по своей нужде годы, как 1891 год в России, когда люди умирали с голоду, а преступность сразу возросла, должны вести к продолжительным экономических потрясениям. Урожаи и низкия цены 1893 и 1894 года не могли привести к значительному падению преступности, потому что они не могли уничтожить всех тяжких последствий нищеты, порожденной голодом 1891 года: раны были слишком глубоки, и на их залечение требовалось продолжительное время. Кроме того, высокая преступность 1893 и 1894 годов, определенная для всех 33 губерний вместе, объясняется неурожаем 1893 года и особенно 1894 года, постигшим Петербургскую, Псковскую и Новгородскую губернии с их преступностью выше средней».
Мы видим, что те явления, которые приписываются действию одного только алкоголя, находят себе более правильное объяснение в экономической неустойчивости масс, в нищете, свившей себе прочное гнездо среди населения. Но в литературе имеются и прямые данные, доказывающия, что связь между преступностью и количеством потребляемого алкоголя чрезвычайно слаба и не дает никаких оснований для решительных выводов. По данным статистики по казенной продаже питей за 1902—1904 г. наибольшее потребление алкоголя выпадает на столичные губернии Московскую и С.-Петербургскую. Из них Петербургская действительно
— 184 —
выделяется по проценту преступников осужденных, но Московская лишь немногим превышает в этом отношении средний зфовень. Далее, высокое душевое потребление (от 0,60 до 1 ведра) имеют, помимо столичных, следующия губернии: Лифляндская, Варшавская, Ярославская, Владимирская, Нежегородская, Тульская, Киевская, Херсонская, Таврическая, Екатеринославская, Харьковская и Обл. В. Донского. Из этих 12 губерний четыре имеют процент алкоголиков выше средняго и восемь ниже средняго или средний. Несоответствие получается весьма существенное, пробивающее значительную брешь в теории, пытающейся установить тесную зависимость между количеством потребляемых спиртных напитков и преступностью. С другой стороны, мы знаем, что многия европейския и неевропейския страны отличаются высокой преступностью, несмотря на сравнительно малую алкоголизацию населения. Таковы, например, Испания и Италия, у нас Закавказье. Е. Н. Тарновский, приведя все эти данные, справедливо замечает, что общим выводом из примера различных губерний и стран с максимальной и минимальной преступностью является следующее положение: если и существует известная связь в распределении алкоголизма по территории с развитием преступности, то связь эта довольно слабая и неустойчивая. «Но этот вывод,—говорит г. Тарновский,-—делается нами отнюдь не с целью показать безвредность или малый вред алкоголизма в его воздействии на народную нравственность, в частности на развитие преступности. Наш вывод указывает только на то, что алкоголизм не есть единственная причина преступности, и, будучи уравновешиваем влиянием других причин в известных случаях может и не обнаруживать своего влияния».
Неубедительными также кажутся нам ссылки на города с их значительным потреблением алкоголя и повышенной преступностью. Так, проф. Сикорский приводит пример обеих столиц, где потребление спиртных напитков очень велико, превышая в два раза среднюю норму потребления для всей России, и где в то же время многочисленными оказываются преступления против нравственности. Во всей Рос