— 15 —
им взыскивалось с населения. Но настоящее разорение наступало, если целовальник предпочитал не красть сразу, а наживаться и богатеть исподволь. Тогда он, действительно, мог разорить народ и пустить по миру целые села.
Дело в том, что на целовальника возлагалось преследовать «тайное корчемство», т. е. вольное курение водки. Для этого дела целовальнику полагалось иметь особых шпионов, называемых «корчемными сыщиками». Само собой разумеется, что сыщики эти вовсе не мешали заниматься корчемством воеводам, приказным и вообще чиновному и сановному люду. «Власть имущихъ» целовальник «блогоразумно» не трогал по пословице: «с сильным не борись, с богатым не судись». Но беднякам было плохо. Целовальник и его сыщики имели право во всякое время придти в любой дом, произвести обыск, поломать печь (под тем предлогом, что там водка замурована), исковеркать полы, потолки и даже стены, раздевать до нага женщин. Из Москвы от царя не раз бывали приказы «корчемного питья не подметывать». Но та Москва знала, что целовальники и сыщики от этого выгодного занятия не откажутся. Кто не соглашался откупиться от обыска, тому сыщики тайком приносили на двор водку, ставили ее в сенях, в сарае, или еще где-либо, а затем целовальник являлся с обыском и, конечно, находил подброшенное... И обысканному оставалось или дать крупную взятку, или его уличали в «корчемстве». А за это, как уже сказано было выше, полагалось отрубить руку и ссылка в Сибирь. Точно также из Москвы иногда присылались приказы, чтобы целовальники «никого клепать не учили». Однако, Москва хорошо знала, что «без поклепа кабак не живетъ». Любой сыщик в том же кабаке мог нанять пропойцу, который готов был клясться и божиться, что такой-то или такой-то человек (на кого целовальник укажет) тайно торгует водкой: «сам де я у него нынче целый штоф купилъ». Оклеветанному оставалось лишь «откупиться», ибо в противном случае у него отрубали руку.
Повторяю, в Москве хорошо знали о целовальничьих проделках (встарину все вообще злоупотребления назывались «воровствомъ»). Царь Федор Алексеевич, как человек блогочестивый, подумывал даже о том, нельзя ли уменьшить «кабацкий грехъ». Собственно речь шла не о том, чтобы уничтожить кабаки: отказаться от питейного дохода казалось делом невозможным. И не о том шла речь, чтобы избавить народ от кабацкого разорения. Но московскому правительству стало жалко целовальников:
— Горестно, что целовальники воруют,—объяснял патриарх намерения государевы.—Но ничего мы против этого сделать не
— 16 —
можем. И за этот свой грех целовальники перед Господом Богом ответ держат. Но, ведь, целовальники присягу дают не воровать. Крест и Евангелие в том целуют. Значит, присягу они нарушают. И за этот грех нет их душам спасения.
Поэтому патриарх предлагал — целовальников к присяге не приводить, «чтобы душевредства не было». Бояре же па это возражали:
— И с присягой «было воровство многое, а без присяги опасно — воровство будет больше прежняго».
Царь все-таки присягу отменил. Но «воровство» началось такое, что через два года присяга была восстановлена.
ГЛАВА V.
Приказная совесть.
Вообще московское правительство стыдливостью не грешило. О стыде Москва сложила поговорку: «стыд — не дым: глаза не выесть». Не слишком боялся московский приказные люд и греха. На этот счет сложилась другая поговорка: «грех в орех, а зерно в ротъ». Пример тому, что стыдиться не следует, подавала верховная власть. Ея даже письменные приказы норой отличаются неслыханной откровенностью. Напр., воеводе Петру Горчакову было приказано: «приманить пелымского князя Аблегирима, да жен его, да племянников, да внучат, да лучших людей его», внушить им, «чтоб они пошли без боязни к государевым воеводам, государь-де их пожалуетъ», а когда «пелымский князь и дети его придут за государевым жалованьем, то всех их казнить». Точно также кузнецкому воеводе было приказано: «послать к князю Айдарку служилых людей, позвать его в гости, ласково, а когда придет, — повесить».
Таково же обращение было и с народом. Пока народ молчал и жил тихо, приказные неустанно грабили и обижали. Так шло, покуда терпение народное не истощалось. То и дело в Москве и в разных частях государства вспыхивали восстания и бунты. Порой не только воеводам или боярам, но самому царю приходилось выходить к бунтовщикам и вести переговоры с ними. Бунтовщики жаловались на «московскую волокиту» и неправду, на то, что они «в конец разорены» приказным лихоимством, и требовали, чтобы этого больше не было. Власти клялись, что оне неправду выведут с русской земли. Обе стороны хлопали друг друга по рукам в знак договора. Потом в знак примирения целовались. И целоваться с вожаками бунтовщиков опять таки