— 14 —
самой Москве водку, помимо кабака, продавали солдаты, стрельцы, дьяки, подьячие и всякий иной приказный люд. Возле самого царского дворца в земском приказе была устроена продажа водки. «Служилые люди» продавали ее и чарками, и ковшами, распивочно и навынос, а пьяных обыгрывали в карты и даже прямо грабили. От этого в царевых кабаках был недобор. Но он взыскивался с населения.
Далее, великую напасть населению мог причинить всякий вообще кулак и мироед. Так, и 1622 году в Угличе объявился некий Пашин. Он написал царю Михаилу Федоровичу, что обещается сторговать в кабаке много прибыли. Москва этому обещанию обрадовалась. И угличанам велено было отдать кабак Пашину, а в помощь ему выбрать целовальников. Добившись своего, Пашин откровенно заявил горожанам:
— Обещался я собрать в царскую казну 1.300 руб. Если чего не наберу, то запишу в долгу за вами.
А должников, как я уже говорил, ставили на правеж... Через год угличане слезно жаловались царю, что Пашин разорил их в конец. Не трудно сообразить, к чему вела эта московская готовность пользоваться всяким предлогом, чтобы повысить кабацкую выручку. Население вынуждено было откупаться от всякого, кто грозил: «а вот я посулю государю выручить больше, чем ваш целовальник, и тогда вы меня будете знать...»
Наконец, много горя причиняли и целовальники. Порядочные люди на эту должность не шли. Бывали случаи, что человек, которому грозила участь попасть в целовальники, убегал из родных мест и скрывался, неведомо где. Поэтому выбирали, обыкновенно, либо людей отпетых, либо бедняков, которым некуда деться и нечего есть. Выбранный совершенно отрывался от дома и хозяйства. Кабацкая торговля отнимала у человека все время с утра до вечера. А между тем, жалованья целовальнику не полагалось. Казна рассуждала, что так как население на свои средства строит царю кабак, то и содержать целовальника должно тоже население. А население считало, что так как целовальник служит царю, то и жалованье должен платить царь. Словом, получалось, что если «целовальнику не украсть, то и хлеба достать негде». И пока целовальник из выручки «крал по-божьему», только «себе и детям на пропитание» было полбеды. Полбеды было и то, что целовальник крал на взятки приказным и воеводе. Без этого нельзя было обойтись, ибо если не дашь взятки, то приказные немедля найдут упущение, либо добьются повышения кабацкой выручки. Хуже бывало, когда целовальник, захватили с собой всю выручку, скрывался. Тогда украденное
— 15 —
им взыскивалось с населения. Но настоящее разорение наступало, если целовальник предпочитал не красть сразу, а наживаться и богатеть исподволь. Тогда он, действительно, мог разорить народ и пустить по миру целые села.
Дело в том, что на целовальника возлагалось преследовать «тайное корчемство», т. е. вольное курение водки. Для этого дела целовальнику полагалось иметь особых шпионов, называемых «корчемными сыщиками». Само собой разумеется, что сыщики эти вовсе не мешали заниматься корчемством воеводам, приказным и вообще чиновному и сановному люду. «Власть имущихъ» целовальник «блогоразумно» не трогал по пословице: «с сильным не борись, с богатым не судись». Но беднякам было плохо. Целовальник и его сыщики имели право во всякое время придти в любой дом, произвести обыск, поломать печь (под тем предлогом, что там водка замурована), исковеркать полы, потолки и даже стены, раздевать до нага женщин. Из Москвы от царя не раз бывали приказы «корчемного питья не подметывать». Но та Москва знала, что целовальники и сыщики от этого выгодного занятия не откажутся. Кто не соглашался откупиться от обыска, тому сыщики тайком приносили на двор водку, ставили ее в сенях, в сарае, или еще где-либо, а затем целовальник являлся с обыском и, конечно, находил подброшенное... И обысканному оставалось или дать крупную взятку, или его уличали в «корчемстве». А за это, как уже сказано было выше, полагалось отрубить руку и ссылка в Сибирь. Точно также из Москвы иногда присылались приказы, чтобы целовальники «никого клепать не учили». Однако, Москва хорошо знала, что «без поклепа кабак не живетъ». Любой сыщик в том же кабаке мог нанять пропойцу, который готов был клясться и божиться, что такой-то или такой-то человек (на кого целовальник укажет) тайно торгует водкой: «сам де я у него нынче целый штоф купилъ». Оклеветанному оставалось лишь «откупиться», ибо в противном случае у него отрубали руку.
Повторяю, в Москве хорошо знали о целовальничьих проделках (встарину все вообще злоупотребления назывались «воровствомъ»). Царь Федор Алексеевич, как человек блогочестивый, подумывал даже о том, нельзя ли уменьшить «кабацкий грехъ». Собственно речь шла не о том, чтобы уничтожить кабаки: отказаться от питейного дохода казалось делом невозможным. И не о том шла речь, чтобы избавить народ от кабацкого разорения. Но московскому правительству стало жалко целовальников:
— Горестно, что целовальники воруют,—объяснял патриарх намерения государевы.—Но ничего мы против этого сделать не