300
адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса. Оне были порождение тогдашняго грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жпзпь одних воинских подвигов и закалился в ней душой до такой степени, что сделался глух для человеколюбия. Должно, одпа-кож, сказать, что король всегда почти являлся первым противником этпх ужасных аиер. Он очень хорошо видел, что подобная жестокость наказаний может только разжечь мщение козачьей нации. Но король не мог сделать ничего против дерзкой воли государственных магнатов, которые непостижимой недальновидностью, детским самолюбием, гордостью и неосновательностью превратили сейм в сатиру на правление
Остап выносил терзания, как исполин, с невообразимой твердостью, и когда начали перебивать ему на руках и ногах кости, так что ужасный хряск их слышался среди мертвой толпы отдаленными зрителями, когда панянки отворотпли глаза свои,—ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его; лицо его не дрогнуло.
Тарас стоял в толпе с потупленной головой и с поднятыми, однакоже, глазами и одобрительно только говорил: «Добре, сынку, добре!»
Наконец, сила его, казалось, начала подаваться. Когда он увидел новые орудия казни, которыми готовились вытягивать из него жилы,
301
губы его начали шевелиться. «Батькой произнес он все еще твердым голосом, показывавшим желание пересилить муки: «батько! где ты? слышишь ли ты?»
«Слышу!» раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул. Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа. Янкель побледнел, как смерть, и когда они немного отдалились от него, он со страхом оборотней назад; но Тараса уже возле него не было: era и след простыл.
IX.
След Тарасов отыскался: тридцать тысяч козацкого войска показалось на границах Украйны. Это уже не был какой-ннбудь отряд, выступивший для добычи или своей отдельной цели: это было дело общее. Это целая нация, которой терпение уже переполнилось, поднялась мстить за оскорбленные права свои, за униженную религию свой и обычай, за вероломные убийства гетманов своих и полковников, за насилия жидовских арендаторов и за все, в чем считал себя оскорбленным угнетенный народ.
Верховным начальником войска был гетман Остраница, еще молодой, кипевший желанием скорее сбросить утешительный деспотизм,