298
ник еще будет жив; а как отрубят голову, то он, душечка, тотчас и умрет. Прежде будет кричать и двигаться, но как только отрубят голову, тогда ему не можно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого, что у него, душечка, уже больше не будет головы». И Юзыся все это слушала со страхом и любопытством.
Крыши домов были усеяны народом. Из слуховых окон выглядывали престранные рожи в усах и в чем-то похожем на чепчики. На балконах, под балдахинами, сидело аристо-кратство. Хорошенькая ручка смеющейся, блистающей, как белый сахар, панны держалась за перила. Ясновельможные паны, довольно плотные, глядели с важным видом. Холоп, в блестящем убранстве, с откидными назад рукавами, разносил тут же разные напитки и съестное. Часто шалунья с черными глазами, схвативши снежной ручкой своею пирожное и плоды, кидала в народ. Толпа голодных рыцарей подставляла наподхват свои шапки, п какой-нпбудь высокий шляхтич, высунршийся из толпы своею головой, в полинялом красном кунтуше, с почерневшими золотыми шнурками, хватал первый, с помощью длинных рук, целовал полученную добычу, прижимал ее к сердцу и потом клал в рот. Сокол, висевший в золотой клетке под балконом, был также зрителем: перегнувши на бок нос
299
и поднявши лапу, он, с своей стороны, рассматривал также внимательно народ.
Но толпа вдруг зашумела, и со всех сторон раздались голоса:«Ведутъ! ведутъ!... Козаки!»
Они шли с открытыми головами, с длинными чубами. Бороды у них были отпущены; они шли ни боязливо, ни угрюмо, но с какой-то тихой горделивостью; их платья из дорогого сукна износились и болтались на них ветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шел Остап.
Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда в его сердце? Он глядел в него из толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко: «Дай же, Боже, чтобы все, какие тут ни стоят, еретики, не услышали, нечестпвые, как мучится христианинъ! Чтобы ни один из нас не промолвил нп одного слова!» После этого он приблизился к эшафоту.
«Добре, сынку, добре!» сказал тихо Бульба и уставил в землю свой седую голову.
Палач сдернул с него ветхия лохмотья; ему увязали руки и ноги в нарочно сделанные станки и... Я не стану смущать читателей картиной