292
из стражей, когда онп наконец подошли к тому месту, где коридор уже оканчивался.
«Можно, только не знаю, пропустят ли вас в самую тюрьму. Теперь уже нет Яна: вместо его стоит другой», отвечал часовой.
«Ай, ай!» произнес тихо жид. «Это скверно, любезный панъ!»
«Веди!» произнес упрямо Тарас. Жид повиновался.
У дверей подземелья, оканчпвавшихся кверху острием, стоял гайдук, с усами в три яруса. Верхний ярус усов шел назад, другой прямо вперед, третий вниз, чтб делало его очень похожим на кота.
Жид съежился в трп погибели и почти боком подошел к нему. «Ваша ясновельможное^! ясновельможный панъ!»
«Ты, жид, это мне говоришь?»
«Вам, ясновельможный панъ».
«Г.ч... а я просто гайдукъ!» сказал трехъярусный усач с повеселевшими глазами.
«А я, ей Богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!..» При этом жид покрутил головой и расставил иальцы. «Ай,, какой важный видъ! Ей Богу, полковникъ! совсем полковникъ! Вот еще бы только на палец прибавить, то и полковникъ! Нужно бы пана посадить па жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!»
293
Гайдук поправил нижний ярус усов своих, при чем глаза его совершенно развеселились.
«Чтб за народ военный!» продолжал жид: «ох, ней мир, что за народ хороший! Шнурочки, бляшечкп... так от них блестит, как от солнца; а цуркп, где только увидят военных... ай, ай!» Жид опять покрутил головой.
Гайдук завил рукой верхние усы и пропустил сквозь зубы звук, несколько похожий на лошадиное ржание.
«Прошу пана оказать услугу!» произнес жид. «Вот князь приехал из чужого края, хочет посмотреть на козаков. Он еще с роду не видел, чтб это за народ козаки».
Появление иностранных графов и баронов было в Польше довольно обыкновенно: они часто были завлекаемъ! единственно любопытством посмотреть этот почти иолуазиатский угол Европы (Московию и Украйну они почитали уже находящимися в Азии); и потому гайдук, поклонившись довольно низко, почел приличным прибавить несколько слов от себя.
«Я не знаю, ваша ясновельможное™», говорил он: «зачем вам хочется смотреть их. Это собаки, а не люди. И вера у них такая, что никто не уважаетъ».
«Врешь ты, чортов сынъ!» сказал Бульба. «Сам ты собака! Как ты смеешь говорить, что