тиранов, которые наели блогородное убеждение мыслить, что все равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично блогородному человеку быть без битвы. Здесь было много офицеров из польских войск. Впрочем, из какой нации здесь не было народа? Эта странная республика была именно потребность того века. Охотники до военной жизни, до золотых кубков, богатых парчей, дукатов и реалов во всякое время могли найти здесь себе работу. Одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего, потому что даже в предместье Сечи не смела показаться ни одна женщппа.
Остапу и Андрию показалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил их, откуда они, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращались в свой собственный дом, из которого только за час перед тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, который обыкновенно говорил: «Здравствуй! Чтб, во Христа веруешь?»—«Верую», отвечал приходивший. — «И в Троицу Святую веруешь?».—«Верую».—«И в церковь ходишь?»—«Хожу»,—«А, ну, перекрестись!»— Пришедший крестился.—«Ну, хорошо», отвечал кошевой: «ступай же в который сам знаешь курень». Этим оканчивалась вся церемония. И вся Сечь молилась в одной церкви и готова была за-
233
щищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела о посте и воздержании. Только побуждаемые сильной корыстью жиды, армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместья, потому что запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег, столько и платили. Впрочем, участь этих корыстолюбивых. торгашей была очень жалка. Они были похожи на тех, которые селились у подошвы Везувия, потому что, как только у запорожцев не ставало денег, то удалые разбивали их лавочки и брали всегда даром. Такова была та Сечь, имевшая столько приманок для молодых людей.
Остап и Андрий кинулись, со всею пылкостью юношей, в это разгульное море. Они скоро позабыли и юность, и бурсу, и дом отцовский, и все, чтб тайно волнует еще свежую душу. Они гуляли, братались с беззаботными бездомоишиками и, казалось, не желали никакого изменения такой жизни.
Между тем Тарас Бульба начинал думать о том, как бы скорее затеять какое-нибудь дело: он не мог долго оставаться в ^деятельности.
«Чтб, кошевой», сказал он один раз, при-шедши к атаману: «может быть, нора бы погулять запорожцамъ?»
«Негде погулять», отвечал кошевой, выну-