лупъ! Откуда Бог несет тебя, Тарасъ? Ты как сюда зашел, Долото? Здравствуй, Застежка! Думал ли я видеть тебя, Ремень!» И витязи, собравшиеся со всего разгульного мира восточной России, целовались взаимно, п тут понеслись вопросы: «А чтб Касьянъ? чтб Бородавка? чтб Ко-лоперъ? чтб Пидсытокъ?» И слышал только в ответ Тарас Бульба, что Бородавка повешен в 'Голопане, что с Колопера содрали кожу под Кпзпкирменом, что Пидсыткова голова посолена в бочке и отправлена в самый Царьград.— Понурил голову старый Бульба и раздумчпво говорил: «Добрые были козаки!»
III.
Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своими на Сечи. Остап п Андрий мало могли заниматься военной школой, несмотря на то, что отец их особенно просил опытных я искусных наездников быть им руководителями. Вообще, можно сказать, что на Запорожье не было никакого теоретического изучения пли какпх-нп-будь общих правил; все юношество воспитывалось и образовывалось в нем одним опытом, в самом пылу битвы, которые оттого были почти безпрерывны. Промежутки же между ними погани почитали скучным занимать изучением ка-
230
койнибудь дисциплины. Очень редкие имели примерные турниры. Они все время отдавали гульбе, признаку широкого размета душевной воли. Вся Сечь представляла необыкновенное явление. Это было какое-то безпрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой Некоторые занимались ремеслами, иные держали лавочки н торговали; но бблыпая часть гуляла с утра до вечера, если в кармане звучала возможность и доЗытое добро не перешло еще в руки торгашей и шинкарей. Это общее пиршество имело в себе что-то околдовывающее. Это не было какое-нибудь сборище бражников, назвавшихся с горя: это было, просто, какое-то бешеное разгулье веселости. Всякий приходивший сюда позабывал и бросал все, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое прошедшее и с жаром фанатика предавался воле и товариществу таких же, как сам, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пира души своей. Эго производило ту бешеную веселость, которая не могла бы родиться ни из какого другого источника. Рассказы, балагуры, которые можно было слышать среди собра вшейся толпы, лежавшей на земле, так были смешны п дышала таким глубоким юмором, что нуяшо было иметь только флегматическую наружность запорожца, чтобы не смеяться от всей души. Это не был какой-нпбудь пьяный ка-