199
чалии целоваться. «Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство. Что это за веревка виситъ? А ты, бейбас, чтб стоишь и руки опустилъ?» говорил он, обращаясь к младшему. «Что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?»
«Вот еще выдумал что!» говорила мать, обнимавшая между тем младшого. «И придет же в голову! Как можно, чтобы дитя било родного отца? Притом будто до того теперь: дитя малое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати слишком лет и ровно в сажень ростом); ему бы' теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет биться!»
«Э, да ты мазурик, как я вижу!» говорил Бульба. «Не слушай, сынку, матери: она—баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба—чистое поле да добрый конь, вот ваша нежба. А видите вот эту саблю? вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают вас: и академия, и все те книжки, буквари и философия, — все это ка зна що, я плевать на все это!» Бульба присовокупил еще одно слово, которое в печати несколько выразительно, и потому его можно пропустить. «Я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот там ваша школа: вот там только наберетесь разуму!»
«И только всего одну неделю быть им дома?»
200
говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха-мать. «И погулять им, бедным, не удастся, и дому родного некогда будет узнать им, и мне не удастся наглядеться на нихъ!»
«Полно, полно, старуха! Кован не на то, чтобы возиться с бабами. Ступай скорее да неси нам все, что ни есть, на стол. Памнушек, макови-ков, медовиков и других пундиков не нужно, а прямо так и тащи нам целого барана на стол. Да горилки, чтобы горилки было побольше! Не этой разной, что с выдумками: с изюмом, род-зинками и другими вытребеньками, а чистой горилки, настоящей, такой, чтобы шипела, как бесъ!»
Бульба повел сыновей своих в светлицу, из которой пугливо выбежали две здоровые девки в красных монистах, увидевши приехавших паничей, которые не любили спускать никому. Все в светлице было убрано во вкусе того времени; а время это касалось XVI века, когда еще только-что начинала рождаться мысль об унии. Все было чисто, вымазано глиной. Вся стена была убрана саблями и ружьями. Окна в светлице были маленькия, с круглыми матовыми стеклами, какия встречаются ныне только в старинных церквах. На полках, занимавших углы комнатной сделанных угольниками, стояли глиняные кувшины, синия и зеленые фляжки, серебряные кубки, позолоченные чарки венециап-.