161
окна выглядывала голова жидовки в чепце с потемневшими жемчугами.
«Муж дома?» сказал Бульба, слезая с коня и привязывая повод к железному крючку, бывшему у самых дверей.
«Дома», сказала жидовка и поспешила тот же час выйти с пшеницей в корчике для коня и стопой пива для рыцаря
«Где же твой жидъ?»
«Он в другой светлице, молится», проговорила жидовка, кланяясь и пожелав здоровья в то время, когда Бульба поднес к губам стопу.
«Оставайся здесь, накорми и напой моего коня, а я пойду, поговорю с ним один. У меня до него дело».
Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стороне. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все иораспива-лось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство.
Тарас вошел в светлицу. Жид молился, накрывшись своим довольно запачканным сава-
ноль, и оборотило*!, чтобы в последний раз плюнуть, по обычаю своей веры, как вдруг глаза его встретили стоявшого позади Бульбу. Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову: но он постыдился своей корысти п силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида.
«Слушай, Янкель!» сказал Тарас жиду, который начал перед ним кланяться и запер осторожно дверь, чтобы их не видели. «Я спас твой жизнь—тебя бы разорвали, как собаку, запорожцы—теперь твоя очередь, теперь сделай мне услугу!»
Лицо жида несколько поморщилось.
«Какую услугу? Если такая услуга, что ложно сделать, то для чего не сделать?»
«Не говори ничего. Вези меня в Варшаву».
«В Варшаву? Как, в Варшаву?» сказал Янкель. Брови и плечи его поднялись вверх от изумления.
«Не говори мне ничего. Вези меня в Варшаву. Чтб бы ни было, а я хочу еще раз увидать его, сказать ему хоть одно слово».
«Кому сказать слово?»
«Ему, Остапу, сыну моему».
«Разве пан не слышал, что уже...»
«Знаю, знаю все: за мой голову дают две тысячи червонных. Знают же они, дурни, цену ей!