150
X.
«Долго же я спалъ!» сказал Тарас, очнувшись, как после трудного хмельного сна, и стараясь распознать окружающие его предметы. Страшная слабость одолевала его члены. Едва метались перед ним стены и углы незнакомой светлицы. Наконец заметил он, что пред ним сидел Товкач и, казалось, прислушивался ко всякому его дыханию.
«Да», подумал про себя Товкач: «заснул бы ты, может быть, и навеки!» Но, ничего не сказав, погрозил пальцем и дал знак молчать.
«Да скажи же мне, где я теперь?» спросил опять Тарас, напрягая ум и стараясь припомнить бывшее.
«Молчи жъ!» прикрикнул сурово на него товарищ: «чего тебе еще хочется знать? Разве ты не видишь, что весь изрубленъ? Уж две недели, как мы с тобой скачем, не переводя духу, и как ты в горячке и жару несешь и городишь чепуху. Вот в первый раз заснул спокойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе беду».
Но Тарас все старался и силился собрать свои мысли и припомнить бывшее. «Да, ведь, меня же схватили и окружили было совсем ляхи? Мне ж не было никакой возможности выбиться из толпы?»
157
«Молчи ж, говорят тебе, чортова детина!» вскричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному иио-весе-ребенку. «Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя не выдали,—ну, и будет с тебя! Нам еще не мало ночей скакать вместе! Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твой голову оценили в две тысячи червонныхъ».
«А Остапъ?» вскричал вдруг Тарас, понатужился приподняться и вдруг вспомнил, как Остапа схватили и связали в глазах его, и что он теперь уже в ляшскпх руках. И обняло горе старую голову. Сорвал и сдернул он все перевязки ран своих; бросил их далеко прочь, хотел громко что-то сказать—и вместо того понес чепуху: жар и бред вновь овладели им, и понеслись без толку и связи безумные речи. А между тем верный товарищ стоял перед ним, бранясь и рассыпая без счету жестокия укоритель-ные слова и упреки. Наконец схватил он его за ноги и руки, спеленал, как ребенка, поправил все перевязки, увернул его в воловью кожу, увязал в лубки и, прикрепившп веревками к седлу, помчался вновь с ним в дорогу.
«Хотя неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над твоей козацкой породой, на куски рвали бы твое тело, да бросали бы в воду. Пусть же, хотя и будет орел ныкле-