107
побежал на воеводин двор продавать жемчуг. Расспросил все у служанки-татарки: «Будет свадьба сейчас, как только прогонят запорожцев. Пан Андрий обещался прогнать запорожцевъ».
«И ты не убил тут же на месте его, чортова сына?» вскрикнул Бульба.
«За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноватъ? Там ему лучше, туда п перешелъ».
«И ты видел его в самое лицо?»
«Ей Богу, в самое лицо! Такой славный вояка! Всех взрачнее. Дай ему Бог здоровья, меня тотчас узнал; и когда я подошел к нему, тотчас сказал... ^
«Что ж он сказалъ?
«Он сказал,— прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: «Янкель!» Ая: «пан Андрий!» говорю. «Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец теперь не отец мне, брат не брат, товарищ не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми, со всеми буду биться!»
«Врешь, чортов Иуда!» закричал, вышед из себя, Тарас: «врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый Богом человекъ! Я тебя убью, сатана! Утекай отсюда, не то—тут же тебе и смерть!» И, сказавши это, Тарас выхватил свой саблю. Испуганный жид припустился тут же во все ло-
108
ватки, как только могли вынести его тонкия, сухия икры. Долго еще бежал он без оглядки между козацкиы табором и потом далеко по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся.
Теперь припомнил он, что видел в прошлую ночь Лндрия, проходившого по табору с какой-то женщиной, и поник седой головой; а все еще не хотел верить, чтобы могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный сын его продал веру и душу.
Наконец повел он свой полк в засаду и скрылся с ним за лесом, который один был не выжжен еще козаками. А запорожцы, и пешие и конные, выступали на три дороги к трем воротам. Один за другим валили курени: Уланский, Поиювичевский, Каневский, Стебликивский, Незамайковский, Гургазив, Тытаревский, Тымо-шевский. Одного только Переяславского не было. Крепко курнули козаки его, и прокурили свой долю. Кто проснулся связанным во вражьих руках, кто, и совсем не просыпаясь, сонный, перешел в сырую землю, и сам атаман Хлиб, без шаровар и верхняго убранства, очутился в ляшскоы стане.
В городе услышали козацкое движение. Все высыпали на вал, п предстала пред козаков живая картина: польские витязи, один другого