105
пищит и поет и всякая травка пахнет, так и он весь сияет в золоте. И коня ему дал воевода самого лучшого под верх; два ста червонных стоит один конь».
Бульба остолбенел. «Зачем же он надел чужое одеянье?»
«Потому что лучше, потому п надел. И сам разъезжает, и другие разъезжают; и он учит, и его учат: как наибогатейший польский панъ!»
«Кто ж его принудилъ?»
«Я ж не говорю, чтобы его кто принудил Разве пан не знает, что он по своей воле перешел к нимъ?»
«Кто перешелъ?»
«А пан Андрий».
«Куда перешелъ?»
«Перешел на их сторону; он уже теперь совсем ихний».
«Врешь, свиное ухо!»
«Как же можно, чтобы я вралъ? Дурак я разве, чтобы вралъ? На свой бы голову я вралъ? Разве я не знай* что жида повесят, как собаку, коли он соврет перед паномъ?»
«Так это выходит, он, по-твоему, продал отчизну и веру?»
«Я же не говорю этого, чтобы он продавал чтб: я сказал только, что он перешел к нимъ».
«Врешь, чортов жидъ! такого дела не было на христианской земле! Ты путаешь, собака!»
106
«Пусть трава порастет на пороге моего дома, если я путаю! Пусть всякий наплюет на могилу отца, матери, свекра и отца отца моего, и отца матери моей, если я путаю. Если пан хочет, я даже скажу, и отчего он перешел к нимъ».
«Отчего?»
«У воеводы есть дочка-красавица. Святой Боже, какая красавица!»—Здесь жид постарался, как только мог, выразить в лице своем красоту, расставив руки, прищурив глаза и покрививши на бок рот, как будто чего-нпбудь отведавши.
«Ну, так чтб же из того?»
«Он для нея и сделал все, и перешел. Коли человек влюбится, то он все равно, что подошва, которую коли размочишь в воде, возьми, согни— она и согнется».
Крепко задумался Бульба. Вспомнил он, что велика власть слабой женщины, что многих сильных погубляла она, что податлива с этой стороны природа Андрия, и стоял он долго, как вкопанный, на одном и том же месте.
«Слушай, пан,я все расскажу пану»,говорил жид: «а как только услышал я шумъиувидел, что проходят в городския ворота, я схватил на всякий случай с собой нитку жемчугу, потому что в городе есть красавицы и дворянки; а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе, то им хоть и есть нечего, а жемчуг все-таки купят. И как только хорунжого слуги пустили меня, я