есть цвет нашего рыцарства. Всем им было вольно любить меня, и за великое блого всякий из них почел бы любовь мой. Стоило мне только махнуть рукой, и любой из них, красивейший, прекраснейший лицом и породой, стал бы моим супругом. II ни к одному из них не прп-чаровала ты моего сердца, свирепая судьба моя; а цричаровала мое сердце, мимо лучших витязей земли нашей, к чужому, к врагу нашему. За что же Ты, Пречистая Божья Матерь, за какие грехи, за какия тяжкия преступления так неумолимо и безпощадно гонишь меня? В изобилии и роскошном избытке всего текли дни мои, лучшия, дорогия блюда и сладкия вина были мае снедью. II на что все это было? к чему оно все было? К тому лп, чтобы наконец умереть лютой смертью, какой не умирает последний нищий в королевстве? II мало того, что осуждена я на такую страшную участь; мало того, что перед концом своим должна видеть, как станут умирать в невыносимых муках отец и мать, для спасенья которых двадцать раз готова была бы отдать жизнь свой; мало всего этого: нужно, чтоб перед концом своим мне довелось увидать и услышать слова и любовь, какой не видала я. Нужно, чтобы он речами своими разодрал на части мое сердце, чтобы горькая моя часть была еще горше, чтобы еще жалче было мне моей молодой жизни, чтобы страшнее казалась мне смерть
96
моя и чтобы еще больше, умирая, попрекала я тебя, свирепая судьба моя, п Тебя, — прости мое прегрешение,— Святая Божья Матерь!»
И когда затихла она, безнадежное-безнадежное чувство отразилось в лице ея; ноющею грустью зоговорила всякая черта его, и все, от печально поникшого лба и опустившихся очей, до слез, застывших и засохнувшпх по тихо иламене-вшим щекам ея, все,казалось,говорило: «Нет счастья на лице этомъ!»
« Не слыхано на свете, не можно, не быть тому», говорил Андрий: «чтобы красивейшая и лучшая из жен понесла такую горькую часть, когда она рождена на то, чтобы перед ней, как перед святыней, преклонилось все, что ни есть лучшого на свете. Нет,ты не умрешь! Не тебе умирать; клянусь моим рождением п всем, чтб мне мило на свете,— ты не умрешь! Если же будет уже так, и ничемъ—ни силой, нии молитвой, ни мужеством нельзя будет отклонить горькой судьбы, то мы умрем вместе, и прежде умру я, умру перед тобой, у твоих прекрасных колен, и разве уже мертвого меня разлучат с тобою».
«Не обманывай, рыцарь, и себя, и меня», говорила она, качая тихо прекрасной головой своей: «знаю и, к великому моему горю, знаю слишком хорошо, что тебе нельзя любить меня; знаю я, какой долг и завет твой: тебя зовут отец, товарищи, отчизна, а мы — врага тебе».