90
что-то стремительное, неотразимо-победоносное. И ощутил Андрий в своей душе блогоговейную боязнь, и стал неподвижен перед нею. Она, казалось, также была поражена видом козака, представшого во всей красе и силе юношеского мужества, который и в самой неподвижности своих членов ужо обличал развязную вольность движений; ясной твердостью сверкал глаз его, смелой дугой выгнулась бархатная бровь, зогорелые щеки блистали всею яркостью девственного огня, и, как шелк, лоснился молодой черный ус.
«Нет, я не в силах ничем возблогодарить тебя, великодушный рыцарь», сказала она, и весь колебался серебряный звук ея голоса. «Один Ног может вознаградить тебя; не мне, слабой женщине...» Она потупила свои очи; прекрасными снежными полукружьями надвинулись на них веки, охраненные длинными, как стрелы, ресницами; наклонилось все чудесное лицо ея, и тонкий румянец оттенил его снизу. Не знал, что сказать на это, Андрий; он хотел бы выговорить все, чтб ни есть на душе, выговорить его так же горячо, как оно было на душе, — и не мог. Почувствовал он что-то, заградившее ему уста; звук отнялся у слова; почувствовал он, что не ему, воспитанному в бурсе ив бранной кочевой жизни, отвечать на такия речи, и вознегодовал на свой козацкую натуру.
В это время вошла в комнату татарка. Она
уже успела нарезать ломтями принесенный рыцарем хлеб, несла его на золотом блюде и поставила перед своею панной. Красавица взглянула на нее, на хлеб и возвела очи на Апдрия,— и много было в очах тех. Этот умиленный взор, выказавший изнеможенье и бессилье выразить обнявшия ее чувства, был более доступен Андрию, чем все речи. Его душе вдруг стало легко; казалось, все развязывалось у него. Душевные движенья и чувства, которые дотоле как будто кто-то удерживал тяжкой уздой, теперь почувствовали себя освобожденными, на-воле, и уже хо тели пзлиться в неукротимые потоки слов, как вдруг красавица, оборотясь к татарке, безпокойно спросила: «А мать? ты отнесла ей?»
«Она спитъ».
«А отцу?»
«Отнесла; он сказал, что придет сам блогодарить рыцаря».
Она взяла хлеб и поднесла его ко рту. С неизъяснимым наслаждением глядел Андрий, как она ломала его блистающими пальцами своими и ела; и вдруг вспомнил о бесновавшемся от голода, который испустил дух в глазах его, проглотивши кусок хлеба. Он побледнел и, схватив ее за руку, закричал: «Довольно! не ешь больше! Ты так долго не ела, тебе хлеб будет теперь ядовитъ». И она опустила тут же свой руку; положила хлеб на блюдо и, как но-