89
каком-то быстром движенье Казалось, как будто вся фигура ея хотела броситься к нему п вдруг остановилась. И он остался также изумленным пред нею. Не такой воображал он ее видеть: это была не она, не та, которую он знал прежде; ничего не было в ней похожого на ту, но вдвое прекраснее п чудеснее была она теперь, чем прежде: тогда было в ней что-то поконченное; теперь это было произведение, которому художник дал последний удар кисти. Т6 была прелестная, ветреная девушка; эта была красавица, женщина во всей развившейся красе своей. Полное чувство выражалось в ея поднятых глазах, не отрывки, не намеки на чувство, но все чувство. Еще слезы не успели в них высохнуть и облекли их блистающею влогой, проходившею в душу; грудь, шея и плечи заклинились в те прекрасные границы, которые назначены вполне развившейся красоте; волосы, которые прежде разносились легкими кудрями по лицу ея, теперь обратились в густую роскошную косу, часть которой была подобрана, а часть разбросалась по всей длине руки и тонкими, длинными, прекрасно согнутыми волосами упадала на грудь. Казалось, все до одной изменились черты ея. Напрасно силился он отыскать в них хоть одну из тех, которые носились в его памяти, — ни одной. Как ни велика была ея бледность, но она не помрачала чудесной красоты ея, напротив, как будто придала ей
90
что-то стремительное, неотразимо-победоносное. И ощутил Андрий в своей душе блогоговейную боязнь, и стал неподвижен перед нею. Она, казалось, также была поражена видом козака, представшого во всей красе и силе юношеского мужества, который и в самой неподвижности своих членов ужо обличал развязную вольность движений; ясной твердостью сверкал глаз его, смелой дугой выгнулась бархатная бровь, зогорелые щеки блистали всею яркостью девственного огня, и, как шелк, лоснился молодой черный ус.
«Нет, я не в силах ничем возблогодарить тебя, великодушный рыцарь», сказала она, и весь колебался серебряный звук ея голоса. «Один Ног может вознаградить тебя; не мне, слабой женщине...» Она потупила свои очи; прекрасными снежными полукружьями надвинулись на них веки, охраненные длинными, как стрелы, ресницами; наклонилось все чудесное лицо ея, и тонкий румянец оттенил его снизу. Не знал, что сказать на это, Андрий; он хотел бы выговорить все, чтб ни есть на душе, выговорить его так же горячо, как оно было на душе, — и не мог. Почувствовал он что-то, заградившее ему уста; звук отнялся у слова; почувствовал он, что не ему, воспитанному в бурсе ив бранной кочевой жизни, отвечать на такия речи, и вознегодовал на свой козацкую натуру.
В это время вошла в комнату татарка. Она