84
в один этаж дома, с видными в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенно перекрещенные деревянными же брусьями, как вообще строили дома тогдашние обыватели, что можно видеть и поныне еще в некоторых местах Литвы и Польши. Все они были покрыты непомерно высокими крышами, со множеством слуховых окон и отдушин. На одной стороне, почти близ церкви, выше других, возносилось совершенно отличное от прочих здание, вероятно, городовой магистрат или какое-нибудь правительственное место. Оно было в два этажа, и над ним вверху надстроен был в две арки бельведер, где стоял часовой; большой циферблат вделан был в крышу. Площадь казалась мертвой; но Андрию почудилось какое-то слабое стенание. Рассматривая, он заметил на другой ея стороне группу из двух-трех человек, лежавших почти без всякого движения на земле. Он вперил глаза внимательней, чтобы рассмотреть, заснувшие ли это были, или умершие, и в это время наткнулся на что-то, лежавшее у ног. Это было мертвое тело женщины, невидимому, жидовки. Казалось, она была еще молода, хотя в искаженных, изможденных чертах ея нельзя было того видеть.Ноголове ея был красный шелковый платок; жемчуга или бусы в два ряда украшали ея наушники; две-три длинные, все в завитках, кудри выпадали из-под них на ея высохшую
85
шею с натянувшимися жилами. Возле нея лежал ребенок, судорожно схватывавшийся рукой за тощую грудь ея и окрутивший ее своими пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока. Он уже не плакал и не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу его можно было думать, что он еще не умер, или, по крайней мере, еще только готовился испустить последнее дыханье. Они поворотили в улицы и были остановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев у Андрия дрогоценную ношу, кинулся на него, как тигр, вцепился в него, крича: «хлеба!» Но сил не было у него равных бешенству; Андрий оттолкнул его: он полетел на землю. Движимый состраданием, он швырнул ему один хлеб, на который тот бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал его и тут же, на улице, в страшных судорогах испустил дух от долгой отвычки принимать пищу. Почти на каждом шагу поражали их страшные жертвы голода. Казалось, как будто, не вынося мучений в домах, многие нарочно выбежали на улицу: не виспоиплется ли в воздухе чего-нпбудь, питающого силы. У ворот одного дома сидела старуха, и нельзя сказать, заснула ли она, умерла, или, просто, позабылась; по крайней мере, она уже не слышала и не видела ничего и, опустив голову на грудь, сидела недвижима на одном и том же месте. С крыши другого дома