77
Одна чубатая голова, точно, приподнялась в ближнем курене п, поведя очами, скоро опустилась опять на землю. Переждав минуты две, он наконец отправился с своею ношею. Татарка лежала, едва дыша. «Вставай, пдемъи Все спят, не бойся! Подымешь ли ты хоть один из этих хлебов, если мне будет несподручно захватить все?» Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, еще один мешок с просом, взял даже в руки те хлебы, которые хотел было отдать нести татарке, и, несколько гионагнувшпсь под тяжестью, шел отважно между рядами спавших запорожцев.
«Андрий!» сказал старый Бульба в то время, когда он проходил мимо его. Сердце его замерло; он остановился и, весь дрожа, тихо произнес: «А что?»
«С тобой баба! Ей, отдеру тебя, вставпш, на все бока! Не доведут тебя бабы до добра!» Ска-завшп это, он оперся головой на локоть и стал пристально рассматривать закутанную в покрывало татарку.
Андрий стоял ни жив, ни мертв, не имея духу взглянуть в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что старый Бульба уже спал, положив голову на ладонь.
Он перекрестился Вдруг отхлынул от
7В
сердца испуг еще скорее, чем прихлынул. Когда нее поворотплся он, чтобы взглянуть на татарку, она стояла перед ним, подобно темной гранитной статуе, вся закутанная в покрывало, и отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил только одни ея очи, помутившияся, как у мертвеца. Он дернул ее за рукав, и оба пошли вместе, безпрестанно оглядываясь назад, и наконец опустились отлогостью в низменную лощину, — почти яр, называемый в некоторых местах балками,—по дну который лениво пресмыкался проток, поросший осокой и усеянный кочками. Опустясь в эту лощину, они скрылись совершенно из виду всего поля, занятого запорожским табором. По крайней мере, когда Ан-дрий оглянулся, то увидел, что позади его крутой стеной, более чем в рост человека, вознеслась покатость; на вершине ея покачивалось несколько стебельков полевого былья, и над ними поднималась в небо луна в виде косвенно обращенного серпа из яркого червонного золота. Сорвавшийся со степи ветерок давал знать, что уже не много оставалось времени до рассвета. Но нигде не слышно было отдаленного петушьяго крика: ни в городе, ни в разоренных окрестностях не оставалось давно ни одного петуха. По небольшому бревну перебрались они через проток, за которым возносился противоположный берег, казавшийся выше бывшого у них