73
«Скажи, скажи, отчего, как ты здесь?» говорил Андрий, почти задыхаясь, топотом, прерывавшимся всякую минуту от внутренняго волнения. «Где панночка? жива ли еще она?»
«Она теперь в городе».
«В городе?» произнес он, оиять едва не вскрики увши, и почувствовал, что вся кровь вдруг прихлынула к сердцу: «отчего ж она в городе?»
«Оттого, что сам старый пан в городе: он уже полтора года, как сидит воеводой в Дубне».
«Что ж, она замужемъ? Да говори же,—какая ты странная! — что она теперь?...»
«Она другой день ничего не ела».
«Какъ?»
«Ни у кого из городских жителей нет уже давно куска хлеба, все давно едят одну землю».
Андрий остолбенел.
«Панночка видела тебя с городского вала вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай, скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а не помнит,—чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что я не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги: у него также есть старая мать,—чтоб ради ея дал хлеба!»
74
Много всяких чувств пробудилось и вспыхнуло в молодой груди кована.
«Но как же ты здесь? Как ты пришла?»
«Подземным ходомъ».
«Разве есть подземный ходъ?»
«Есть».
«Где?»
«Ты не выдашь, рыцарь?»
«Клянусь крестом святымъ!»
«Спустись в яр и перейдя проток, там, где тростникъ».
«И выходит в самый городъ?»
«Прямо к городскому монастырю».
«Пойдем, пойдем сейчасъ!»
«Но, ради Христа и Святой Матери, кусок хлеба!»
«Хорошо, будет. Стой здесь возле воза, или, лучше, ложись на него: тебя никто не рядит, все спят; я сейчас ворочусь».
И он отошел к возам, где хранились запасы, принадлежавшие их куреню. Сердце его билось. Все минувшее, все, чтб было заглушено нынешними козацкими биваками, суровой бранной жизнью, —все всплыло разом на поверхность, нотопишпи, в свой очередь, настоящее. Опять вынырнула перед ним, как бы из темной морской пучины, гордая женщина, вновь сверкнули в его памяти прекрасные руки, очп, смеющияся уста, густые темноореховые волосы,