35
сюда зашел, Долото? Здорово, Кирдяга! Здорово, Густой! Думал ли я видеть тебя, Ремень?» И витязи, собравшиеся со всего разгульного мира восточной России, целовались взаимно, и тут понеслись вопросы: «А чтб Еасьянъ? чтб Бородавка? чтб Коло перъ? чтб Пидсытокъ?» И слышал только в ответ Тарас Бульба, что Бородавка повешен в Толопане, что с Колопера содрали кожу под Кизикирменом, что Пидсыткова голова посолена в бочке и отправлена в самый Царь-град. Понурил голову старый Бульба и раздум-чиво говорил: «Добрые были козаки!»
ПИ.
Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своимп на Сечи. Остап и Андрий мало занимались военной школой. Сечь не любила затруднять себя военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образовывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были почти безпрерывны. Козаки почитали скучным занимать промежутки изучением какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель, да изредка конной скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; все прочее время отдавалось гульбе — признаку широкого размета душевной воли. Вся Сечь представляла необыкновенное явление: это было какое-то-
3G
безпрерывное пиршество, бал,начавшийся шумно п потерявший конец свой. Некоторые занимались ремеслами, иные держали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до вечера, если в карманах звучала возможность и добытое добро не перешло еще в руки торгашей и шпн-карей. Это общее пиршество имело в себе что-то околдовывающее. Оно не было сборищем бражников, напившихся съ’ горя; но было просто бешеное разгулье веселости. Всякий приходящий «года позабывал н бросал все, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое прошедшее и беззаботно предавался воле и товариществу таких же, как сам, гуляк, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пира души своей. Это производило ту бешеную веселость, которая не могла бы родиться ни из какого другого источника. Рассказы и болтовня, среди собравшейся толпы, лениво отдыхавшей на земле, часто так были смешны и дышали такой силой живого рассказа, что нужно было иметь всю хладнокровную наружность запорожца,чтобы сохранить неподвижное выражение лица, не моргнув даже усом,— резкая черта, которой отличается доныне от других братьев своих южный россиянин. Веселость была пьяна, шумна, но при всем том это не был черный кабак, где мрачно-искажаю-щим весельем забывается человек; это был