32
первый, кто попался ил навстречу, это был запорожец, спавший на самой середине дороги, раскинув руки и ноги. Тарас Бульба не мог не остановиться и не полюбоваться на него. «Эх, мак важно развернулся! Фу ты, какая пышная фигура!» говорил он, остановивши коня. В самом деле, это была картина довольно смелая: запорожец, как лев, растянулся на дороге; закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршпна земли; шаровары алого дорогого сукна были запачканы дегтем для показания полного к ним презрения. Полюбовавшись, Бульба пробирался далее но тесной улице, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло свое, и людьми всех наций, наполнявшими это предместье Сечи, которое было похоже на ярмарку и которое одевало и кормило Сечь, умевшую только гулять да налить из ружей.
Наконец они миновали предместье и увидели несколько разбросанных куреней, покрытых дерном или, по-татарскп, войлоком. Иные уставлены были пушками. Нигде не видно было забора или тех низеньких домиков с навесами на низеньких деревянных столбиках, какие были в предместье Небольшой вал и засека, не хранимые решительно никем, показывали страшную безпечность. Несколько дюжих запорожцев, лежавших с трубками в зубах на самой дороге, посмотрели на них довольно рав-
33
нодушно и не сдвинулись с места. Тарас осторожно проехал с сыновьями между них, ска-завшп: «Здравствуйте, панове!»—«Здравствуйте и вы!» отвечали запорожцы. Везде,по всему полю, живописными кучами пестрел народ. По смуглым лицам впдно было, что все были закалены в битвах, испробовали всяких невзгод. Так вот она, Сечь! Вот то гнездо, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы! Вот откуда разливается воля п козачество на всю Украйну.
Путники выехали на обширную площадь, где обыкновенно собиралась рада. На большой опрокинутой бочке сидел запорожец без рубашки; он держал ее в руках и медленно зашивал на ней дыры. Им опять перегородила дорогу целая толпа музыкантов, в средине которых отплясывал молодой запорожец, заломивши шапку чортом и вскпнувши руками. Он кричал только: «Живее играйте, музыканты! Не жалей, Фома, горилки православным христианамъ!» И Фома, с подбитым глазом, мерял без счету каждому пристававшему по огромнейшей кружке. Около молодого запорожца четверо старых выра-ботывалп довольно мелко ногами, вскидывались, как вихорь, на сторону, почти на голову музыкантам, и вдруг, опустившись, неслпсь в присадку и били, и круто и крепко, своими серебряными подковами плотно убитую землю. Земля глухо