18
помешанной, безчувственной горячностию. Ее опять увели.
Молодые козакп ехали смутно и удерживали слезы, боясь отца, который, с своей стороны, был несколько смущен, хотя старался этого не показывать. День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебетали как-то в разлад. Они, ироехавпш, оглянулись назад: хутор их как будто ушел в землю, только видны были над землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазали, как белки; еще стлался перед нимн тот луг, по которому они могли припомнить всю историю своей жизни, от лет, когда валялись по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощью своих свежих, быстрых ног. Вот уже один только шест над колодцем, с привязанным вверху колесом от телеги, одиноко торчит в небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горой и все собой закрыла... Прощайте и детство, и игры, и все, и все!
П.
Все три всадника ехала молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшия лета, о которых всегда плачет козак, желавший бы, чтобы
19
вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит в Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.
Сыновья его были заняты другими мыслями. Но нужно сказать поболее о сыновьях его. Они были отданы но двенадцатому году в киевскую академию, потому что все почетные сановники тогдашняго времени считали необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы иосле совершенно позабыть его. Они тогда были, как все, поступавшие в бурсу, дики, воспитаны па свободе, и там уже обыкновенно они несколько шлифовались и получали что-то общее, делавшее их похожими друг на друга. Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый еще год бежал. Его возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его безчеловечно, покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба,