— 387 —
жденный великим Монаршим словом народ наш, неопытный в новой жизни, самобытный, еще не живший, начинает только первые; шаги свои на новом пути. Что встретил наш народ на первых шагахъ? Шаткость высших слоен общества, веками укоренившуюся отчужденность от него нашей интеллигенции и в довершение дешевку *) и жида. Народ закутил и запил, сначала с радости, а потом по привычке. Показали ли ему что-нибудь лучше дешевки, развлекли ли, научили ли его чему-нибудь? Во многих даже местностях кабаки стоят уже не для сотен жителей, а всего для десятков; мало того—для малых десятков. Есть местности, где кабак на полсотни жителей и менее, чем на полсотни. Можно ли предположить, чтобы кабаки могли существовать лишь одним виномъ? Чем же, стало быть, они окупаются? Народным развратом, разрушением семейств и стыдом народа— вот чем они окупаются». Гг., это слова великого нашего мыслителя Достоевского. «Матери пьют, дети пьют, церкви пустуют, отцы разбойничают, бронзовую руку у Ивана Сусанина отпилили и в кабак снесли, а в кабаке приняли! Спросите лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких пьяницъ? Бот вам необходимый бюджет великой державы, а почему? Очень, очень нужны деньги. Спрашивается, кто же будет выплачивать через 15 лет, если настоящий порядок продолжится? Труд, промышленность? Ибо правильный бюджет окупается лишь трудом и промышленностью; но какой же образуется труд при таких кабаках. Но не раз уже приходилось народу выручать себя, он найдет в себе охранительную силу, которую всегда находил; найдет в себе начала, охраняющия и спасающия,—вот те самые, которых ни за что не находит в нем наша интеллигенция. Не захочет он сам кабака; захочет труда и порядка, захочет чести, а не кабака. И, слава Богу, все это, кажется, *) .Дешевкою* называлась во время Достоевского водка.
- 388 —
подтверждается; по крайней мере есть признаки... только бы не помешали им развернуться вследствие каких-нибудь особенных поводов. Напротив, о, если бы их поддержать. Что если бы с своей стороны поддержали их и все наши передовые умы, наши литераторы, наши социалисты, наше духовенство и все, все изнемогающие ежемесячно и печатно под тяжестью своего долга народу. Что если бы поддержал их и нарождающийся наш школьный учитель!.. Даже самый мелкий сельский школьный учитель мог бы взять на себя весь почин, всю инициативу освобождения народа от варварской страсти к пьянству, если бы только того захотелъ». Далее в романе Достоевского «Бесы» преступный и умный герой этого романа, невольно напоминающий нашего современного Азефа, революционер Петр Верховенский, искушая и увлекая в свои сети другого героя Ставрогина, говорит ему, между прочим, следующее: «Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «200 розогь или тащи ведро». О, дайте взрости поколению. Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы еще попьлнее стали. А как жаль, что нет пролетариев. Но будут, будут, к этому идет... Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете я этому радъ? Когда в наши руки попадет, мы, пожалуй, и вылечим... если потребуется; мы на 40 лет в пустыню выгоним, но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в жалкую, трусливую, себялюбивую мразь. Вот чего надо! А тут еще свеженькой кровушки, чтоб попривыкъ». Гг., это великий ум, признанный многими, почти всем миром, знатоигь души русского человека, рисует ужасное положение, в котором находился наш простой русский рабочий крестьянин.
Приступаю к продолжению указаний, как мыслили,
