— 195 -
у кого из них нет лезгин или черкесов. Что же это за положение, разве это успокоение, разве это усмирение и покой в стране? Мы приглашаем охранителей, подобно тому, как наши предки приглашали татар; но, п\, ведь болезнь может всосаться так, что мы врага не отличим от своего. Если подсчитать расходы на содержание усиленных охран и стражи, которое мы несем на самоохранение, то получился бы целый миллиард, ведь если подсчитать эти расходы на Министерства Внутренних Дел, Юстиции и Военное, то не пришлось бы терпеть убытков, на которые не хватит никакого бюджета. Мне очень хорошо врезались в память слова Достоевского—я постоянно с глубоким уважением читаю Достоевского—это было в 60-х годах; то, что случилось, было тогда им предсказано. Если вы возьмете на себя трудъ—а это следовало бы народным представителямъ—и прочтете сочинение «Бесы», то вот, что Достоевский там говорит устами своего героя: «Слушайте, мы сначала пустим смуту, — торопился ужасно Верхозенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав.—Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не только те, которые режут и жгут, да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их Богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитье своих жертв, и чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтобы испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступникав, сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде ,что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знаютъ! С другой стороны,
— 1 90 —
послушание школьников и дурачков достигло высшей черты. У наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный. Знаете ли, знаете ли, сколько мы однеми готовыми идейками возьмемъ? Я поехалъ— свирепствовал тезис Littrc, что преступление есть помешательство; приезжаю—уже преступление не помешательство, а именно здравый то смысл и есть, почти долг, по крайней мере блогородный протест. Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо! Но это лишь ягодки. Русский Бог уже спасовал пред «дешевкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро». О, дайте взрости поколению! Жаль только, что некогда жить, а то пусть бы они еще попьянее стали! Ах, как жаль, что нет пролетариевъ! Но будут, будут, к этому идет... Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете я этому радъ? Когда в наши руки попадет, мы, пожалуй, и вылечим... если потребуется, мы на 40 лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо;разврата неслыханного, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь—вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтобы попривык. Чего вы смеетесь? Я не противоречу. Я только филантропам и Шигалев-щине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха! Жаль только, что времени мало. Я Кармазинову обещал в мае начать, а к Покрову кончить. Скоро? Ха-ха-ха! Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругалса скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоялъ». Это, гг., говорит Достоевский. Не это ли мы переживаем
