— 55 —
дают в трепет, дрожь, судороги и зевоту; оне падают на землю и им подкладывают при этим заранее приготовленные тюфяки и подушки. Тогда с ними начинаются большия волнения: оне катаются по полу, терзают и бьют себя; их голова вращается с крайней быстротой, их глаза то закатываются, то закрываются, их язык то выходить наружу,то втягивается внутрь, заполняя глотку. Желудок и нижняя часть живота вздуваются, оне лают, как собаки, или поют, как петухи; страдая от удушья эти несчастные стонут, кричат и свистят; по всем членам у них пробегают судороги; оне вдруг устремляются в одну сторону, затем бросаются в другую; начинают кувыркаться и производят движения, оскорбляющия скромность, принимают циничные позы, растягиваются, деревенеют и остаются в таком положении по часам и даже целым дням; оне на время становятся слепыми, немыми, параличными и ничего не чувствуют. Есть между ними и такия, у которых конвульсии носят характер свободных действий, а не бессознательных движений».
Прочитав это описание современника, кто из лиц, знакомых с нервными болезнями нестанет сомневаться в том, что здесь дело идет о припадках большой истерии, развивающейся, как мы знаем нередко и ныне эпидемически?
Еще более поучительная картина представляется нам в описании судорожных эпидемий, развивавшихся в Париже в прошлом столетии, объединяющим объектом которых явилось Сен-Медарское кладбище с могилой дьякона Пари, некогда прославившогося своим аскетическим образом жизни. Это описание принадлежит известному Луи Фигье.
«Конвульсии Жанны, излечившейся на могиле Пари от истерической контрактуры в припадке судорог, послужили сигналом для новой пляски св. Витта, возродившейся вновь в центре Парижа в XVIII в. с безконечными вариациями, одна мрачнее или смешнее другой.
Со всех частей города сбегались на Сен-Медарское кладбище, чтобы принять участие в кривляках и подергиваниях. Здоровые и больные, все уверяли, что конвульсионируют и конвульсионировали по своему. Это был всемирный танец настоящая тарантелла.
— 56 —
Вся площадь Сен-Медарского кладбища и соседних улиц была занята массой девушек, женщин, больных всех воз-растов, конвульсионируиодих как бы в перегонку друг с другом. Здесь мужнины бьются об землю, как настоящие эпилептики, в то время как другие немного дальше глотают камешки, кусочки стекла и даже горящие угли; там женщины ходят на голове с той степенью странности или цинизма, которая вообще совместима с такого рода упражнениями. В другом месте женщины, растянувшись во весь рост, приглашают зрителей ударять их по животу и бывают довольны только тогда, когда ИО или 12 мужчин обрушиваются, на них зараз всей своей тяжестью.
Люди корчатся, кривляются и двигаются на тысячу различных ладов. Есть впрочем и более заученные конвульсии, напоминающия пантомимы и позы, в которых изображаются какия-нибудь религиозные мистерии, особенно же часто сцены из страданий Спасителя.
Среди всего этого нестройного шабаша слышатся* только стон, пение, рев, свист, декламация, пророчество и мяуканье. Но преобладающую роль в это£ эпидемии конвульсионеров играют танцы. Хором управляет духовное лицо, аббат Бешерон, который, чтоб быть на виду у всех, стоит на могиле. Здесь он совершает ежедневно с искусством, не выдерживающим соперничества, свое любимое «па», знаменитый скачек карпа (saute de Сагре), постоянно приводящий зрителей в восторг.
Такия вакханалии погубили все дело. Король, получая ежедневно от духовенства самые дурные отзывы о происходившем в Сен-Медаре, приказал полицейскому лейтенанту Геро закрыть кладбище. Однако эта мера не прекратила безумных неистовств со стороны конвульсионеров. Так как было запрещено конвульсионировать публично, то припадки янсинистов стали происходить в частных домах и зло от того еще более усилилось. Сен-Медарское кладбище концентрировало в себе заразу; закрытие же его послужило для распространения ея.
Всюду на дворах, под воротами можно было слышать или видеть, как терзается какой нибудь несчастный; его вид действовал заразительно на присутствующих и побуждал их