— 54 —
вместе с тем источником целого ряда'конвульсивных и иных проявлений большой истерии, которые, блогодаря господствовавшим верованиям, также получали наклонвость к эпидемическому распространению.
Таково очевидно происхождение судорожных и иных средневековых эпидемий, известных под назвавием пляски св. Витта и св. Иоанна, народного танца в Италии, носящого название тарантеллы, и наконец т. н. квиэтизма. Даже знакомясь с описанием этих эпидемий современниками, не трудно убедиться, что в их распространении играло роль взаимовну-шение.
Замечательна эпидемия самобичевания, распространившаяся из Италии по Европе в 1266 г., о которой историк сообщает следующее: «Безпримерный дух самообвинения внезапно овладел умами народа. Страх перед Христом напал на всех; блогородные и простые, старые и молодые, даже дети лет пяти бродили по улицам без одежд с одним только поясом кругом талии. У каждого была плеть из кожаных ремней, которой они бичевали со слезамй и вздохами свои члены так жестоко, что кровь лила из их ранъ».
Затем в 1370 году не менее поразительным образом распространилась по Европе мания плясок, которая в Италии приняла своеобразную форму тарантизма. В это время танцоры наполняли улицы европейских городов. Все бросали свои обычные занятия и домашния дела, чтобы отдаться неистовой пляске.
В Италии пляска распространилась под влиянием уверенности, что укус тарантулом, часто случавшийся в Италии, становится безопасным для тех, кто танцевал под музыку так называемой тарантеллы. Эта мания тарантеллы распространилась с необычайной быстротой по всей Италии и, вследствие поглощения ею огромного количества жертв, сделалась в полном смысле слова социальной язвой Италии.
Не менее поразительны и эпидемии конвульсионерок. Вот например небольшая выдержка о средневековых коявуль-сионерках из Луи-Дебоннера:
«Представьте себе девушек, которые в определенные дни, а иногда после нескольких предчувствий, внезапно впа-
— 55 —
дают в трепет, дрожь, судороги и зевоту; оне падают на землю и им подкладывают при этим заранее приготовленные тюфяки и подушки. Тогда с ними начинаются большия волнения: оне катаются по полу, терзают и бьют себя; их голова вращается с крайней быстротой, их глаза то закатываются, то закрываются, их язык то выходить наружу,то втягивается внутрь, заполняя глотку. Желудок и нижняя часть живота вздуваются, оне лают, как собаки, или поют, как петухи; страдая от удушья эти несчастные стонут, кричат и свистят; по всем членам у них пробегают судороги; оне вдруг устремляются в одну сторону, затем бросаются в другую; начинают кувыркаться и производят движения, оскорбляющия скромность, принимают циничные позы, растягиваются, деревенеют и остаются в таком положении по часам и даже целым дням; оне на время становятся слепыми, немыми, параличными и ничего не чувствуют. Есть между ними и такия, у которых конвульсии носят характер свободных действий, а не бессознательных движений».
Прочитав это описание современника, кто из лиц, знакомых с нервными болезнями нестанет сомневаться в том, что здесь дело идет о припадках большой истерии, развивающейся, как мы знаем нередко и ныне эпидемически?
Еще более поучительная картина представляется нам в описании судорожных эпидемий, развивавшихся в Париже в прошлом столетии, объединяющим объектом которых явилось Сен-Медарское кладбище с могилой дьякона Пари, некогда прославившогося своим аскетическим образом жизни. Это описание принадлежит известному Луи Фигье.
«Конвульсии Жанны, излечившейся на могиле Пари от истерической контрактуры в припадке судорог, послужили сигналом для новой пляски св. Витта, возродившейся вновь в центре Парижа в XVIII в. с безконечными вариациями, одна мрачнее или смешнее другой.
Со всех частей города сбегались на Сен-Медарское кладбище, чтобы принять участие в кривляках и подергиваниях. Здоровые и больные, все уверяли, что конвульсионируют и конвульсионировали по своему. Это был всемирный танец настоящая тарантелла.