215
Кисель, несмотря на оказываемое покровительство академии, не вводил их в общество п приказывал дерлсать их носторожф. Впрочем, это наставление было вовсе излишне, потому что ректор и нрофессоры-монахи не жалели лоз п плетей, и часто дикторы, по их приказанию, пороли своих консулов так жестоко, что те несколько недель ^почесывали свои шаровары. Многим из них. это было вовсе ничего и казалось немного чем крепче хорошей водки с перцем, другим наконец сильно надоедали такия безпрестанные припарки, и они бежали на Запорожье, если умели найти дорогу и если сами не были перехватываемъ! на -пути. Остап Бульба, несмотря на то, что начал с большим старанием учить логику и даже богословие, но никак не избавлялся от неумолимых розог. Естественно, что все это должно было как-то ожесточить характер я сообщить ему твердость, всегда отличавшую козаков. Остап считался всегда одним пз лучших товарищей. Он редко предводительствовал другими в дерзких предприятиях — обобрать чужой сад или огород, но зато он был всегда одним из первых, приходивших под знамена предприимчивого бурсака, и некогда, ни в каком случае не выдавал своих товарищей. Никакия плети и розги не могли заставить его это сделать. Он был суров к другим побуждениям, кроле
21С
войны и разгульной пирушки; по крайней мере, никогда почти о другом не дриад. Он был прямодушен с равными. Он имел доброту в таком видел каком она могла только существовать при таком характере и в тогдашнее время. Он душевно был тронут слезами бедной матери, и это одно только его смущало и заставляло задумчиво опустить голову.
Меньшой брат его, Андрий, имел чувства несколько живее и как-то более развитые. Он учился охотнее и без напряжения, с каким обыкновенно принимается тяжелый и сильный характер. Он был более изобретателен, нежели его брат; чаще являлся предводителем довольно опасного предприятия и иногда, с помощью изобретательного ума своего, умел увертываться от наказания, тогда как брат его, Остап, отложивши всякое попечение, ски-дал с себя свитку и ложился на пол, вовсе не думая просить о помиловании. Он также кипел жаждой подвига, но, вместе с нею, душа его была доступна и другим чувствам. Потребность любви вспыхнула в нем живо, когда он перешел за 18 лет. Женщина чаще стала представляться горячим мечтам его. Он, слушая философические диспуты, видел ее поминутно, свежую, черноокую, нежную. Пред ним безпрерывно мелькали ея сверкающия, упругия перси, нежная, прекрасная, вся обнажен-