211
забывайте, сынки, мать вашу... пришлите хоть весточку о себе...» Далееона немогла продолжать.
«Ну, пойдем, дети!» сказал Бульба.
У крыльца стояли оседланные кони. Бульба вскочил , на своего Чорта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудо-вое бремя, потому что Бульба был чрезвычайно тяжел и толст.
Когда увидела мать, что уже и сыны ея сели на коней, она кинулась к меньшому, у которого в чертах лица выражалось более какой-то нежности; она схватила его за стремя, она прилипала к седлу его и, с отчаяньем во всех чертах, не выпускала его из рук своих. Два дюжих козака взяли ее бережно и унесли в хату. Но когда выехали они за ворота, она, со всею легкостью дикой козы, несообразной ея летам, выбежала за ворота, с непостижимой силой остановила лошадь и обняла одного из них с какой-то помешанной, безчувственной горячностью. Ее опять увели.
Молодые козаки ехали смутно и удерживали слезы, боясь отца своего, который, однакоже, с своей стороны тоже был несколько смущен, хотя не старался этого показывать. День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебетали как-то в разлад. О ай, проехавши, оглянулись назад; Хутор их как будто ушел в землю, только стояли на земле две трубы от пх скрои-
212
ного домика; одне только вершины дерев, — дереву по сучьям которых они лазали, как белки; один только дальний луг еще стлался перед ними,—тот луг, по которому они могли припомнить всю историю жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо летевшую чрез него с помощью своих свежих, быстрых ножек. Вот уже один только шесть над колодцем, с привязанным вверху колесом от телеги, одиноко торчит на небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горой и все собой закрыла. Прощайте и детство, и игры, и все, и все!
II.
Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшия лета, о которых всегда почти плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей; он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась,
Сыновья его были заняты другими мыслями. Теперь кстати сказать что-нибудь о сыновьях его.