13
однакож не забыл ничего; даже отдал приказ напоить коней и всыпать им в ясли крупной и лучшей пшеницы, и пришел усталый от своих забот.
«Ну, дети, теперь надобно спать, а завтра будем делать то, что Бог даст. Да не стели иам постель! Нам не нужна постель; мы будем спать на дворе».
Ночь еще только-что обняла небо; но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; все, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело. Прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда панпчей.
Одна бедная мать не спала. Она приникла к изголовью дорогих сыновей своих, лежавших рядом; она расчесывала гребнем их молодые, небрежно всклокоченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она вскормила их собственной грудью; она возрастила, взлелеяла ихъ—и только на один миг видит их перед собою!— «Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами? что ждет васъ?» говорила она, и слезы остано-
14
вились в морщинах, изменивших прекрасное когда-то лицо ея. В самом деле, она была жалка, как всякая женщина того удалого века. Она миг только жила любовью, только в первую горячку страсти, в первую горячку юности, и уже суровый прельстптель ея покидал ее для сабли, для товарищей, для бражничества. Она видела мужа в год два, три дня, и потом несколько лет о нем не было слуху. Да и когда виделась с ним, когда они жили вместе, что за жизнь ея была? Она терпела оскорбления, даже побои; она видела ласки, оказываемые только их милости; она была какое-то странное существо в этом сборище безженных рыцарей, на которых разгульное Запорожье набрасывало суровый колорит свой. Молодость без наслаждения мелькнула перед нею, и ея прекрасные свежия щеки и перси без лобзаний отцвели и покрылись преждевременными морщинами. Вся любовь, все чувства, все, что есть нежного и страстного в женщине,— все обратилось у нея в одно материнское чувство. Она с жаром, со страстью, со слезами, как степная чайка, вилась над детьми своими. Ея сыновей, ея милых сыновей берут от нея, — берут для того, чтобы не увидеть их никогда! Кто знает, может быть, при первой битве татарин срубит им головы, и она не будет знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюет хищная подорожная птица; а за каждую