комиссары не уважали в чем старшин и стояли перед нпмп в шапках; когда глумились над православием и не чтплп обычая предков, п, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным подпять оружие во славу христианства.
Теперь он тешил себя заранее мыслью, как он явится с двумя сыновьями своими в Сечь и скажет: «Вот посмотрите, каких я молодцов привел к вамъ!» как представит их всем старым, закаленным в битвах, товарищам; как поглядит на первые подвиги их в ратной науке и бражничестве, которое почиталось тоже одним из главных достоинств рыцаря. Он сначала хотел было отправить их одних; но при виде их свежести, рослости, могучей телесной красоты, вспыхнул воинский дух его, ии он на другой же день решился ехать с ними сам, хотя необходимостью этого была одна упрямая воля. Он уже хлопотал и отдавал приказы, выбирал коней и сбрую для .молодых сыновей, наведывался и в конюшни, и в амбары, отобрал слуг, которые должны были завтра с ними ехать. Есаулу Товкачу передал свой власть вместе с крепким наказом явиться сейчас со всем полком, если только он подаст из Сечи какую-ишбудь весть. Хотя он был и навеселе, и в голове его еще бродил хмель,
13
однакож не забыл ничего; даже отдал приказ напоить коней и всыпать им в ясли крупной и лучшей пшеницы, и пришел усталый от своих забот.
«Ну, дети, теперь надобно спать, а завтра будем делать то, что Бог даст. Да не стели иам постель! Нам не нужна постель; мы будем спать на дворе».
Ночь еще только-что обняла небо; но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; все, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело. Прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда панпчей.
Одна бедная мать не спала. Она приникла к изголовью дорогих сыновей своих, лежавших рядом; она расчесывала гребнем их молодые, небрежно всклокоченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она вскормила их собственной грудью; она возрастила, взлелеяла ихъ—и только на один миг видит их перед собою!— «Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами? что ждет васъ?» говорила она, и слезы остано-